Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Вдруг из чащи справа, из-за молоденьких елок, вылетает серая сова и тихо садится на телегу. Она охватывает когтями ручку чемодана, как какой-нибудь дачник свой багаж, поднимается с ним вверх и улетает.

Под одной из сосен четверо голодных бросают на мокрую землю корзину боком, тянут замки, разорвали сломанные ушки, крышка отошла. Ее перевернули вверх дном и вытряхивают из нее белье, железную коробку с зубным порошком, эмалированную кружку, нож и ложку, отдельный узелок с вареными яйцами вкрутую, они рассыпались, и целый хлеб. Старик с опущенными веками, с кровью на пятке – нога соскользнула со шпалы на камень, – не выпуская длинной палки, вытянув шею, хрустит скорлупой на зубах, выплевывает, часть проглатывает, рукой упирается в землю, шаря, спешит скорей добраться до желтка, чтоб не упасть, так как ест впервые с прошлого утра. Он нащупал хлеб, обеими руками отламывает ломоть, остальное разбирают трое. Он вклеивает зубы в мякиш.

Щенок, выставив морду из кустарника, следит за совой. Она показалась снова над лесом и летит через сопку с красной прогалиной на вершине: там горело.

В телеге пусто. Он бежит к унесшим корзину. Все вывернуто, пища в руках у ртов. Щенок подскакивает к старику, положившему на колени длинную палку, опачкав когти в крови на ноге, и хватает кусок хлеба у его рта. Зубы глубоко уходят в ржаную корку, хрупкую вверху и мягкую внизу; стряхивая муку, он вырывает кусок из рук и убегает с ним, расширив рот, опрометью в лес. Старик бросается за ним на шум и, споткнувшись, падает.

Сова летит над сопкой и несет корзину на вытянутой веревке. Украденные во время драки вещи сложены в ельнике близко от насыпи. Три чемодана, три корзины, четыре мешка, пять узлов и один портплед. Тяжелая корзина подхватывается крыльями. Слева под собой между плоских макушек сове показался огонь. Она повисла в воздухе, корзина опускается. Сова освобождает когти и тихо идет в траве к тлеющим угольям. Костер почти погас. Две женщины спят под навесом. Обеим холодно. Вытянув лапы, спит щенок. По открытому глазу ползет муравей. Сова глядит на Лидочку сверху, на Веру, любуется спящими и приближается к Вере. «Кажется, они погодки?»

Под дождем, высматривая издали, не едет ли навстречу телега, Петька доходит до табора, удивляясь тишине; между высоких камней он спустился в овраг, шаг за шагом дальше от леса, на каждом – готов назад, он оглядывается, выбирает, колеблется, но торопит себя вперед, чтоб скорей вернуться, в овраге его сбивают торчащие камни и глубокие лужи. По крутому холму в сумерках он поднимается к ряду шалашей. Людей не видно, дождь шуршит по хвое.

Сквозь ветки горит огонь, ослабевая. Четыре женщины сидят у входа лицами внутрь шалаша.

«Нужно скорей обратно. Значит, туда?» Петька подходит и нагибается, всматриваясь в темноту. Там он видит спящего попутчика. Одна из женщин обернулась, все вскочили и расступились.

Петька разбудил его. Попутчик поднялся, с трудом потягиваясь, и сел на улежанных хвойных ветках, покрытых овчиной.

– Что же они не приходят?

– Черт их знает, я здесь заснул. Подождем.

Ветер в щели гонит свет по бокам самовара, по двум ножам на доске для теста с ободранным деревом. Мужчины сидят на ветках, выглядывают из входа, но сквозь дождь ничего не видно. Попутчик засыпает снова, съежившись от свежести, уткнувшись носом в руки, затекшие на смолистых ветках. Женщины, тесно усевшись, кивают головами. Только мужчины двинутся, они поднимают глаза. Петька отсчитывает последние пять минут. Согнувши спину, подняв колени, он прислушивается, ожидает и слышит с сопки крик. «Нет, этого не может быть, подменено слово; значит, все спокойно? Я ее увижу». – Ушей достигает сонный шепот, рук касается плечо. Под пальцами шевельнулись губы.

Лидочка просыпается, сучки, угольки, красные нитки рассыпаются у ног; сверху, насквозь обнимая руки под мышками, скользя по плечам, проносится холод. Кровь замедляется в жилах и стягивается к сердцу. Она видит его. Оно сжимается, кровь его наполняет, выкачивают вены. Оно представляет лицо в движении. Наливается, синеет, дышит широким плоским носом, растекающимся в губы; глаз нету вовсе, а вместо шеи трубка из колец, накипевшая кровью. Лицо гримасничает быстро, неравномерно сжимаясь и разбухая. Лидочка чувствует колотье и хватается за сердце. Она стоит на коленях, глядит в темноту и ждет без ответа. Сестра дышит рядом грудью вверх. Никто не приходит.

Лидочка сгребает веткой такие пушистые рассыпающиеся шишки, как комья шерсти: «Когда он вернется, настанет утро, есть будем вместе, вещи понесутся из этой, тоже пушистой темноты. Она просветлеется. Затем зимой по синему снегу, за темным окном горит плита, за дверью, оббитой войлоком, висит морозная шерсть. Мы встретимся, я кидаюсь к нему, и поцелуемся три раза».