Элизабет Вернер - Первые ласточки

– Из своих отношений с вами мой двоюродный брат делал такую тайну, – начал, наконец, Освальд, – что сегодняшнее ее открытие чрезвычайно поразило меня.

– Вы показали это очень наглядно, – ответила Гедвига. Удивительно, как гордо и уверенно могла она говорить, когда была действительно сердита.

Освальд медленно приблизился к ней:

– Вы обиделись, и вы правы, но в этом больше виноват Эдмунд. Я никогда не мог подумать, что свою невесту, свою будущую жену он поставит в настолько неловкое положение, чтобы я мог, хотя и невольно, оскорбить вас.

Гедвига снова густо покраснела:

– Упрек вы адресуете Эдмунду, а относиться он должен ко мне; ведь я сама в этом виновата. Что это было неосторожно, я поняла по вашему взгляду и тону.

– Я уже раз попросил прощения, – серьезно сказал Освальд, – и повторяю эту просьбу снова. Но посудите сами, как отнесся бы к этому свиданию любой посторонний человек, которому нельзя было бы так быстро, как мне, все объяснить! Я остаюсь при своем мнении: мой двоюродный брат не должен был допускать этого.

– Эдмунд постоянно называл вас своим ментором, – с нескрываемым раздражением вырвалось у Гедвиги. – По-видимому, вы имеете теперь право поучать и меня, его невесту?

– Я хотел только предостеречь, а не обидеть. Вы вольны принять или не принять мое предостережение.

Гедвига ничего не ответила. Очень серьезный тон, которым были произнесены последние слова, не остался без внимания, хотя и не успокоил ее.

Она опустилась на траву и подняла все еще валявшуюся на земле шляпу, чтобы поправить смявшиеся на ней цветы. Нарядная весенняя шляпа немного пострадала от сырой травы; вообще она мало подходила к стоявшей в данный момент суровой, прохладной погоде. В горах весна наступает поздно, а на этот раз о ней вообще ничто не напоминало. Все вокруг было пусто и голо, несмотря на апрель. Освальд не делал попытки завязать разговор; Гедвига тоже молчала, но ей было не по себе, и она воспользовалась первым удобным случаем, чтобы проронить несколько слов:

– Какой неприятный апрель! Словно туманная осень, и мы должны готовиться к зиме. На этот раз все наши весенние надежды будут обмануты.

– Разве вы так любите весну?

– Хотела бы я знать, кто ее не любит. В молодости надо наслаждаться ароматом цветов и солнечным светом. Или вы, может быть, другого мнения?

– Не всякая весна богата цветами и солнечным светом, равно как и не всякая молодость.

– Разве в вашей не было ни того ни другого?

– Нет!

Это «нет» прозвучало очень решительно и сурово.

Гедвига скользнула взглядом по собеседнику; про себя она, по-видимому, подумала, что он так же суров и неприветлив, как этот весенний день, вызвавший ее недовольство. Громадная разница была также между этим разговором и беззаботной болтовней, которой еще так недавно занимались жених и невеста. Ни единого серьезного слова ими не было произнесено; даже сам «план военных действий» против родителей был разработан с шутками и прибаутками, и каждая мысль о каких бы то ни было препятствиях была высмеяна ими на славу. Но теперь, когда перед Гедвигой стоял этот серьезный Освальд фон Эттерсберг, у нее пропала не только вся веселая беспечность, но даже и охота к ней; этот серьезный разговор казался вполне естественным, в его продолжении девушка находила даже своего рода прелесть.

– Правда, ведь вы очень рано потеряли своих родителей, – произнесла она. – Я это знаю от Эдмунда. Но ведь в Эттерсберге вы нашли вторую родину и вторую мать.

По лицу молодого человека снова пробежало прежнее, исчезнувшее было суровое и неприязненное выражение, и его губы незаметно дрогнули.

– Вы подразумеваете мою тетку, графиню?

– Да. Разве она не заменила вам матери?

Губы Освальда снова дрогнули, но отнюдь не улыбкой; все же он ответил совершенно спокойно:

– О, конечно! Но ведь есть разница между тем, когда человек живет в доме как единственное, любимое дитя, как, например, вы и Эдмунд, или когда его берут в дом как чужого.

– Эдмунд смотрит на вас совсем как на родного брата, – заметила Гедвига. – Он очень горюет, что вы скоро хотите разлучиться с ним.

– Относительно меня Эдмунд, по-видимому, был очень словоохотлив, – холодно произнес Освальд. – Значит, он и об этом уже рассказал вам?

Гедвига слегка покраснела.

– Да ведь вполне естественно, что он знакомит меня со всеми взаимоотношениями в семье, в которую через некоторое время я должна буду вступить. Он жаловался, что все его старания уговорить вас остаться в Эттерсберге были тщетны!