Джордж Элиот - Даниэль Деронда

– Надеюсь, ничего плохого не случилось, сэр? – спросил Деронда.

– Нет, Дан, – ответил сэр Гюго. – Я должен тебе кое-что передать. Я не ожидал этого и поэтому не подготовил тебя к подобному известию. По важным причинам, я никогда не говорил тебе о твоем происхождении…

Сэр Гюго остановился, но Деронда не произнес ни слова. Только он один мог понять, – какую важность для него имела эта минута торжественного объяснения.

– Я действовал согласно желанию твоей матери, – продолжал баронет с нежным беспокойством: – она требовала сохранения тайны, но теперь хочет сама ее открыть. Она желает тебя видеть. Вот ее письмо, – ты потом его прочтешь и увидишь ее адрес, по которому можешь ее найти.

Сэр Гюго подал Деронда письмо в конверте с иностранным штемпелем.

Мой отец также жив? – спросил Деронда.

– Нет, – ответил сэр Гюго.

Оставшись наедине, Деронда прочитал следующее:

«Моему сыну Даниэлю Деронда».

«Наш добрый друг, сэр Гюго Малинджер, сообщил уже тебе, что я желаю тебя видеть. Мое здоровье очень расстроено, и я хочу, не теряя времени, передать тебе то, что я долго скрывала Будь непременно в Генуе, в отеле «Италия», к 14 числу. Дождись меня там. Я наверное не знаю, – когда смогу приехать из Специи. Это зависит от многих обстоятельств. Не уезжай, не повидав меня, княгиню Гольм-Эберштейн. Привези с собой бриллиантовый перстень, подаренный тебе сэром Гюго. Я желаю его видеть.

«Твоя неизвестная тебе мать Леонора Гольм-Эберштейн».

Это письмо, совершенно бесцветное, не давало молодому человеку ни малейшего ключа к объяснению загадки его жизни. Читая эти холодные строки, Деронда неожиданно стал чувствовать к ней совершенное равнодушие.

Деронда тотчас же собрался и поехал. Но он никому не сказал о причине отъезда.

– Христос с тобою, Дан, – сказал сэр Гюго, прощаясь с ним, – какие бы перемены ни произошли в твоей судьбе, я всегда останусь твоим старым и любящим другом.

Прибыв в указанный отель в Генуе, Деронда узнал, что княгиня Гольм-Эберштейн еще не приезжала, через два дня он получил от нее письмо, в котором она уведомляла, что она сейчас приехать не может, и просила подождать еще недели две…

Наконец, однажды утром, он услыхал стук в дверь своего номера. В комнату вошел ливрейный лакей и сказал по-французски, что княгиня Гольм-Эберштейн приехала, но будет отдыхать весь день, а вечером в семь часов примет у себя м-ра Деронда.

Когда Деронда явился в отель «Италия», он чувствовал себя снова юношей, и сердце его тревожно билось при одной мысли о матери. Княгиня ждала его; она стояла посреди комнаты, окутанная с головы до ног черными кружевами, ниспадавшими с ее роскошных, но уже седеющих волос. Руки были украшены богатыми перстнями, гордая осанка еще сильнее подчеркивала ее прежнюю красоту. Но Деронда не было времени рассматривать ее подробно, – он схватил протянутую ему руку и поднес ее к губам. Княгиня впилась в него глазами. Деронда чувствовал, что краснеет, как молодая девушка, и в то же время удивлялся, что не замечает в себе радости.

– Как ты прекрасен! – сказала княгиня. – Я знала, что ты будешь красавцем.

С этими словами она поцеловала его в обе щеки; он отвечал на эти поцелуи, но эта ласка походила не на выражение материнской и сыновней любви, а на приветствие двух царственных особ.

– Я – твоя мать, – продолжала княгиня холодным тоном; – но ты не можешь меня любить.

– Я думал о вас более чем о ком-либо в свете, – отвечал Деронда с нервной дрожью в голосе. – Вы больны, и я хотел бы быть вашим утешением.

– Я, действительно, больна, но ты не можешь облегчить моих страданий.

Она сразу оттолкнула его своим холодным тоном, и теперь он уже смотрел на нее с любопытством и изумлением, как на совершенно чуждое для него существо.

– Я послала за тобой не затем, чтобы ты утешал меня, – продолжала она; – я не могла знать, и теперь не знаю твоих чувств ко мне. Я не воображала, что ты мог полюбить меня только потому, что я твоя мать. Я хотела сама жить широкой жизнью, не связывая себя чужими привязанностями. Я была тогда великой певицей и не менее великой актрисой. Все мои родственники были бедны, а я жила в роскоши. Я носилась из одной страны в другую. Ребенок мог быть мне только помехой. И я оставила тебя у чужих людей. Я виновата перед тобой, – я не могла иначе поступить. Кроме того, этим я хотела освободить тебя от позора и проклятия быть евреем.

– Так я еврей? – воскликнул Деронда так горячо, что его мать откинулась в испуге на спинку кресла; – мой отец был евреи и вы?