Эдвин Арнольд - Свет Азии

Внутри дворца, превосходя великолепиемъ все его безчисленныя палаты, скрывалась горница, въ которой искусство соединило все дивныя чары для усыпления души. Входомъ въ нея служила квадратная зала, сводомъ которой было небо; въ средине былъ бассейнъ изъ молочно-белаго мрамора, выложенный такими же плитами; края бассейна, ступени и карнизы были украшены агатомъ и все было такъ холодно, что среди лета казалось будто ступаешь на снегъ. Это место предназначалось для сладкой неги; лучи солнца осыпали его своимъ золотомъ, но, пробираясь подъ арки и въ ниши, бледнели, какъ будто самый день останавливался и превращался въ тихий любовный вечеръ передъ дверьми спальни. Тамъ, за этими дверями, была очаровательно-прелестная комната, чудо всего света!

Мягкий светъ благовонныхъ лампъ проникалъ сквозь окна изъ перламутра и прозрачной ткани, усеянной звездами, и падаль на золотые ковры, на шелковыя подушки, на тяжелыя, великолепныя занавеси, за которыя проникала одна только красота. Здесь нельзя было различить, когда день, когда ночь, здесь всегда лился особенно мягкий светъ, более яркий, чемъ восходящее солнце, более нежный, чемъ вечерний сумракъ, вечно веялъ тихий ветерокъ, сладкий, какъ утренний воздухъ, свежий, какъ дыхание полуночи.

День и ночь тамъ пели лютни, день и ночь подавались избранные кушанья и напитки, плоды, омоченные росой, шербетъ, замороженный въ снегахъ Гималайевъ, тонкия сахарныя печенья, сладкое кокосовое молоко въ белыхъ кокосовыхъ чашахъ. День и ночь тамъ прислуживали прелестныя танцовщицы, кравчия, музыкантши, нежныя чернобровыя прислужницы любви. Оне опахалами навевали сонъ на закрытые глаза царевича и, когда онъ просыпался, возвращали его къ неге шопотомъ музыки среди цветовъ, прелестью любовныхъ напевовъ, волшебными танцами, въ которыхъ звонъ колокольчиковъ сливался с нежнымъ плесканиемгь рукъ и звукомъ серебряныхъ струнъ; благовония мускуса и чампаки, голубые пары курильницъ съ горящими пряностями успокоивали душу его, пока онъ снова засыпалъ около красавицы Ясодхары.

Такъ жилъ Сиддартха, погруженный въ забытье. И сверхъ того царь повелелъ, чтобы за стенами его дворца никогда никто не поминалъ ни о смерти, ни о старости, ни о горе, ни о страдании, ни о болезни.

Если какая-нибудь изъ обитательницъ этого царства любви начинала грустить, если облако печали туманило ея темные глаза, если ножка ея слабела въ танцахъ, безвинную преступницу немедля удаляли изъ рая, чтобы царевичъ не успелъ почувствовать сострадания къ ея печали.

Неусыпные надзиратели казнили всякаго, кто осмеливался упомянуть о грубомъ внешнемъ мире, о мире страданий, болезней, слезъ и страха, о мире надгробныхъ рыданий и мрачнаго дыма костровъ. Сребристая нить въ косе танцовщицы или певицы считалась преступлениемъ, каждый день обрывались все увядающия розы, обрывались желтеющие листья, удалялось отъ глазъ все неприятное.

– Если, – сказалъ царь, – онъ проведетъ молодость вдали отъ всего, что наводитъ на размышление, если онъ перестанетъ усугубляться въ мысляхъ, можетъ быть, устранится его мрачное предназначение, слишкомъ великое для человека, и я увижу, какъ онъ сделается всесветнымъ царемъ, царемъ царей, главой своего века!

Вокруг этой прелестной тюрьмы, где любовь была тюремщикомъ, а наслаждение оградой, на дальнемъ разстоянии скрыто отъ глазъ, онъ велелъ воздвигнуть толстую стену съ железными воротами, двери которыхъ съ трудомъ могла открыть сотня человекъ, при чемъ шумъ слышался за полъ-иожаны [6] Иожана – мера длины, соответствующая одному дню пути. . Внутри стены были вторыя ворота и за ними еще третьи.

Въ этомъ тихомъ убежище счастья и любви жилъ господь нашъ Будда, ничего не слыша ни о печаляхъ, ни о бедности, ни о страданияхъ, ни о болезняхъ, ни о старости, ни о смерти: но какъ иногда человекъ во сне блуждаетъ по мрачнымъ морямъ и утромъ пристаетъ къ берегу утомленный, привозя съ собою странныя вещи изъ этого тяжелаго путешествия, такъ и онъ часто лежалъ подле Ясодхары, склонивъ голову на ея смуглую грудь, усыпленный ея нежными ласками, и вдругъ вскакивалъ съ крикомъ: «мой миръ! О, мой мирь! Я слышу! Я знаю! Я иду!»

– Что съ тобою, государь?! – спрашивала она, глядя на него широко-раскрытыми оть ужаса глазами.

Въ эти минуты взоры его выражали неземное сострадание, а лицо казалось божественнымъ.

Чтобы остановить ея слезы, онь старался снова улыбнуться и приказывалъ музыке играть.