Брэм Стокер - Проклятие мумии, или Камень Семи Звезд

– Послушайте, мэм, не надо так дрожать перед этой кошкой. Я с пустыми руками не хожу! – он похлопал себя по кобуре, которая висела у него сзади ниже пояса. Чтобы вы не волновались, я готов прямо сейчас пристрелить эту тварь, хоть это и чревато встречей с полицией, которая начнет разбираться, почему это гражданин Соединенных Штатов носит при себе огнестрельное оружие, когда это запрещено законом!

После этих слов он подошел к краю стены и посмотрел вниз, но кошка, увидев его, с глухим рычанием прыгнула на клумбу и спряталась среди высоких цветов.

Элиас Пи повернулся к нам.

– К счастью, эта… божья тварь понимает, что для нее хорошо, а что плохо, лучше, чем большинство христиан! Думаю, больше мы ее не увидим. Держу пари, она теперь вернется к своему котенку и тихонько закопает его где-нибудь подальше.

Амелия решила больше ничего не говорить, ей не хотелось, чтобы у него возникло желания застрелить кошку, дабы положить конец ее переживаниям, и мы пошли дальше. Перейдя через деревянный мостик, мы вышли на идущую под большим наклоном мощеную дорогу, которая начиналась у стен Бурга и заканчивалась у пятиугольной Башни Пыток. Переходя мостик, на дне рва мы снова увидели кошку. Углядев нас, она как будто снова обезумела и стала пытаться запрыгнуть на крутую стену. Посмотрев на нее, Хатчесон рассмеялся и сказал:

– Прощай, подруга. Прости, что я обидел тебя, но скоро сердце твое успокоится, и ты забудешь обо мне! Прощай!

После этого мы прошли по длинной темной арке и оказались у ворот Бурга.

Когда мы, осмотрев это изумительное старинное место, которое не смогли испортить даже готические фантазии реставраторов, работавших здесь лет сорок назад, снова вышли из крепости, неприятный утренний эпизод уже, казалось, выветрился из нашей памяти. Старая липа, ствол которой был покрыт трещинами, оставленными почти девятью сотнями лет существования, глубокий колодец, давным-давно прорубленный в самом сердце каменной горы захваченными в плен врагами. Чудесный вид, которым мы наслаждались, стоя на городской стене, и звон городских колоколов, который мы слушали четверть часа, – все это изгладило из нашей памяти происшествие, стоившее жизни маленькому котенку.

В то утро мы были единственными посетителями Башни Пыток (по крайней мере, так сказал старый смотритель), поэтому получили возможность досконально исследовать это помещение, что в другой ситуации было бы невозможным. Смотритель, который видел в нас единственный за весь день источник заработка, был готов всячески угождать нам. Башня Пыток даже сейчас представляет собой действительно мрачное место, и это несмотря на то что многие тысячи посетителей все эти годы наполняли стены башни жизнью, а следовательно и радостью. Но в те минуты, о которых я веду повествование, здесь царила атмосфера жуткого и давящего страха. Все здесь, казалось, было покрыто пылью веков, а темнота и воспоминания о тех ужасах, которые когда-то происходили внутри этих стен, как будто воплотились в такую наделенную собственным разумом форму, которая удовлетворила бы даже таких господ-пантеистов, как Филон или Спиноза. Нижняя комната, через которую мы вошли, похоже, сохранилась в первозданном виде. В ней было так темно, что даже луч жаркого солнца, попадавший внутрь через дверной проем, терялся среди могучих каменных стен. Все, что он освещал, – это несколько огромных каменных блоков, из которых были сложены стены, и выглядели они почти так же, как в тот день, когда были разобраны строительные леса, только теперь их покрывала пыль и старые темные пятна, о происхождении которых много страшного могли бы рассказать стены, если бы умели говорить. Сколько криков ужаса слышали они, сколько видели крови!.. Мы были рады, когда по пыльной деревянной лестнице поднялись наверх и покинули это жуткое место. Смотритель специально не закрыл входную дверь, чтобы нам было не так темно подниматься, поскольку света единственной длинной и крайне неприятно пахнущей свечи, вставленной в привинченный к голой стене подсвечник, для наших глаз было мало. Когда мы оказались на втором ярусе, для чего нам пришлось пролезть через люк в углу потолка, Амелия так прижалась ко мне, что мне стало слышно, как взволнованно бьется ее сердце. Должен заметить, что ее страх меня не удивил, поскольку эта комната оказалась еще страшнее первой. Света здесь было больше, но его хватило лишь на то, чтобы ужаснуться мрачной обстановке этого помещения. Строители, возводившие башню, похоже, посчитали, что свет и красивые виды на окресности в этом месте вряд ли кого-нибудь заинтересует, поэтому сделали окна очень высоко. Здесь, как мы заметили еще снизу, было множество окон, но они были маленькие, в средневековом стиле, тогда как во всей остальной башне было всего несколько узких бойниц, что и соответствовало средневековым представлениям об устройстве укрепленных сооружений. Комнату на втором этаже освещали несколько таких окон, но и они был расположены так высоко, что из-за неимоверной толщины стен ни с какой точки комнаты небо не просматривалось. На стойках и просто прислоненными к стене стояло множество старинных мечей для исполнения казней, огромные двуручные орудия с широкими острыми клинками. Рядом стояли несколько деревянных чурбанов, на которые помещали головы жертв перед казнью. Все они были изрезаны длинными засечками в тех местах, где мечи, преодолев слабое сопротивление тела, врезались в древесину. По всей комнате самым беспорядочным способом были расставлены разнообразные пыточные машины, от одного взгляда на которые холодело сердце: сиденья, утыканные шипами, чтобы доставить жертве мгновенную и непереносимую боль, сиденья и лежаки с тупыми шишками, воздействие которых на тело не так болезненно, но так же эффективно при более длительном применении, растяжки, сжимающиеся пояса, сапоги, перчатки и воротники, железные корзины, в которых голова медленно раздавливалась, превращаясь в месиво, крючья с длинными рукоятками и режущей кромкой, которые состояли на вооружении у нюрнбергских защитников правопорядка, и еще великое множество других орудий, созданных специально для того, чтобы один человек мог доставить боль другому человеку. От ужаса Амелия сильно побледнела, но, к счастью, не лишилась чувств, чему способствовало то, что, почувствовав слабость, она села на одно из старинных пыточных кресел, с которого тут же с криком вскочила, это отбило у нее охоту падать в обморок. Мы оба сделали вид, что ее так раздосадовали пыль на кресле и ржавые шипы, которые оставили пятна на ее платье. И мистер Хатчесон не стал возражать, с добрым смехом приняв объяснения.