Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Благодарю вас за несколько счастливейших часов, каких я не знавал в течение многих лет, сказал Гарлей, собираясь уходить, и сказал таким тоном, в котором выражалась вся искренность его слов.

Когда он говорил их, его взор устремлен был на Виоланту! Но при этом взоре и при этих словах робость снова возвратилась к Виоланте. Она уже не казалась более вдохновленной музой, перед Гарлеем снова стояла застенчивая девочка.

– Когда мы увидим вас опять? печальным голосом спросил Риккабокка, провожая своего гостя.

– Когда? Разумеется, на позже, как завтра Прощайте, мой друг! Не удивляюсь, что вы терпеливо переносили ваше удаление из отчизны – с таким очаровательным созданием.

Гарлей взял Леонарда под руку м отправился в гостиницу, где оставалась его лошадь, Леонард с энтузиазмом говорил о Виоланте, Гарлей был молчалив.

На другой день, к садовой калитке в доме Риккабокка подъехал старомодный, но в высшей степени блестящий экипаж. Джакомо, еще вдалеке завидевший из окна своей комнаты приближение его, объят был беспредельным ужасом, когда увидел, что экипаж остановился у ворот их дома, и услышал пронзительный звон колокольчика. Он опрометью бросился к своему господину и умолял его не трогаться с места, не подать возможности неприятелю ворваться, посредством взрыва этой громадной машины, во внутренние пределы его владений.

– Я слышал, говорил он: – какой-то город в Италии – кажется, что Болонья – был некогда взят и предан мечу собственно во неосторожности граждан, которые впустили в город деревянную лошадь, наполненную варварами и всякого рода бомбами и конгревовыми ракетами.

– Это происшествие совсем иначе рассказано у Виргилия, заметил Риккабокка, тайком выглядывая из окна. – Несмотря на то, машина эта огромная и весьма подозрительной наружности, спустя Помпея!

– Батюшка, сказала Виоланта, покраснев – это ваш друг, лорд л'Эстрендж, я слышу его голос.

– Правду ли ты говоришь?

– Совершенную правду. Могу ли я ошибиться в этом?

– Иди же, Джакомо, да на всякой случай возьми с собой Помпея и позови меня, если окажется, что, оба мы обманулись.

Но Виоланта действительно не ошиблась. Через несколько секунд, на одной из садовых дорожек показался л'Эстрендж и по бокам его две дамы.

– Ах, Боже мой! сказал Риккабокка, поправляя свой домашний наряд. – Иди, дитя мое, и позови Джемиму. Мужчины с мужчинами; но, ради Бога, чтобы для женщин были женщины.

Гарлей привез мать и Гелен познакомить с семейством своего друга.

Надменная графиня знала, что ей придется стоять лицом к лицу с злополучием, и потому её приветствие к Риккабокка отличалось необыкновенной почтительностью. В свою очередь, Риккабокка, всегда почтительный и в высшей степени вежливый в обхождении с прекрасным полом, хотя в отзывах своих о нем и оказывал некоторое пренебрежение, но ни под каким видом не позволил бы другим стать выше себя в обрядах церемонии. Поклон, которым он отвечал, мог бы послужить назидательным примером для самых отчаянных денди и привел бы в восторг престарелых вдовушек, получивших воспитание при старинном французском дворе и встречаемых еще и ныне среди мрачного величия и пышности Сент-Джерменского Предместья. Исполнив все требования этикета, графиня на скорую руку отрекомендовала Гэлен и расположилась на диване, в ближайшем расстоянии от Риккабокка. Спустя несколько секунд, Риккабокка и графиня Лэнсмер обращались друг с другом без малейшего принуждения, как давнишние знакомые; и в самом деле, Риккабокка, с тех пор, как мы знаем его, быть может, еще ни разу не казался таким любезным, таким интересным, как теперь, подле своей образованной, хотя в некоторой степени и церемонной гостьи. Оба они так мало жили жизнью нашего новейшего времени, так мало имели с ним общего! Их обращение заимствовано было от прежнего поколения: в нем обнаруживалась та особенная, величавая гордость, которая составляла необходимость каждого образованного человека в ту пору, когда он украшал свою наружность кружевами и парчей. Риккабокка не вводил в разговор своих умных, но простых пословиц: может статься, он вспомнил лорда Честерфильда, который употребление пословиц называет вульгарным. При всей сухощавости в фигуре Риккабокка, при всей неэлегантности в его одежде, в нем было что-то особенное, сильно говорившее в его пользу; он вполне казался вельможей, человеком, которому какой нибудь маркиз де-Данго непременно предложил бы занять стул подле Роганов и Монморанси.