Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Я пришел сюда по назначению, угрюмо сказал юноша, в то время, как лакей, остановившись в дверях, не знал что ему делать, впустить молодого человека или нет.

При этих словах Леонарда, он решился дать ему дорогу.

– Мой барин ушел сию минуту к пациенту. Не угодно ли вам, сэр, подождать немного?

И вместе с этим он проводин Леопарда в небольшую комнату. Через несколько минут были впущены еще два пациента. Это были женщины, и между ними завязался громкий разговор. они встревожили размышления Леонарда, неимевшие ничего общего с действительным миром. Он заметил, что дверь в кабинет доктора была отворена, и, не имея ни малейшего понятия об этикете, по которому для постороннего человека подобные комнаты остаются неприкосновенными, он вошел туда, чтобы избавиться от болтовни. Леонард опустился на любимое кресло доктора и начал рассуждать про себя:

«К чему он велел мне явиться? Что нового он может придумать для меня? Если он хочет оказать мне милость, то следовало бы узнать сначала, приму ли я ее. Он доставил мне случай выработывать насущный хлеб, – и это все, на что я мог иметь право, все, что я решился принять.»

Ко время этого монолога, глаза его остановились на письме, лежавшем на столе. Леонард вскочил с кресла. Он узнал почерк. Это тот же самый почерк, которым написано было письмо к его матери с приложенной к нему ассигнацией в пятьдесят фунгов. Письмо от его деда и бабушки. Он заметил свое имя, он увидел еще более: увидел слова, от которых биение сердца его прекратилось, и кровь в его жилах, по видимому, оледенела. В то время, как он стоял, приведенный в ужас, на письмо опустилась рука доктора, и вместе с тем раздался громкий и сердитый голос:

– Как ты смел войти в мой кабинет и читать мои письма? Э!

Леонард нисколько не смутился твердо положил свою руку на руку доктора и, полный негодования, сказал:

– Это письмо касается меня оно принадлежит мне…. уничтожает меня. Я довольно заметил из него, чтоб иметь право говорить вам это. Я требую его от вас: я должен узнать все.

Доктор оглянулся и, заметив, что дверь в кабинет была отворена, толкнул ее ногой.

– Скажи мне правду: что ты успел прочитать из этого письма? сказал он с гневом.

– Только две строчки, в которых я назван…. я назван. ж…

И Леопард затрепетал всем телом. Вены на лбу его посинели от налившейся крови. Он не мог досказать своего признания. Казалось, что в голове его бушевал океан, ревущие волны которого оглушали его. Доктор с первого взгляда увидел, что Леонард находился в опасном положении, и потому поспешил успокоить его нежными словами: – присядь – мой друг – присядь – успокойся – ты все узнаешь – выпей сначала вот этой воды, – и вместе с этим он налил в стакан холодной воды несколько капель из крошечной сткляночки.

Леонард механически повиновался: он едва держался на ногах. Глаза его сомкнулись, и в течение двух-трех минут казалось, что жизнь отлетела от него. Мало по малу он пришел в чувство и увидел доктора, взоры которого устремлены были на него и выражали самое глубокое сострадание. Леонард молча протянул руку к письму.

– Повремени еще несколько секунд, заметил доктор, с видом предостережения: – а между тем выслушай меня. Я считаю за величайшее несчастье случай, по которому ты увидел это письмо. Этому письму ни под каким видом не предназначалось встретиться с твоими взорами: тайна, о которой упоминается в нем, никогда бы не должна быть знакома тебе. Но если мне придется объяснить тебе многое, даешь ли ты честное слово свято сохранить от мистрис Ферфильд, от Эвенелей, – от всех решительно, – то, что я открою тебе. Я сам дал клятву хранить эту тайну, и потому не иначе могу сообщить ее тебе, как на тех же условиях.

– В этой тайне, произнес Леонард инстинктивно и с горькой улыбкой:– в этой тайне, по видимому, нет ничего, чем мог бы я с гордостью похвалиться. Да, конечно! я обещаю вам, доктор; но письмо дайте мне письмо!

Доктор передал его в правую руку Леонарда и в ту же минуту преспокойно взялся за пульс левой руки.

– Ну, слава Богу! произнес он про себя:.– пульс упадает. Удивительная вещь этот аконит! – драгоценное средство!

Между тем Леонард читал следующее:

«Милостивый государь! я получила ваше письмо в надлежащее время и очень радуюсь, что бедный юноша находится в добром здоровьи. К сожалению моему, должна я сказать вам, что он поступил весьма нехорошо, выказав всю свою неблагодарность к моему доброму сыну Ричарду, который делает честь всей нашей фамилии, – сделался сам джентльменом и был так великодушен к мальчику, не зная, кто и что такое этот мальчик. С той поры я не хочу видеть этого неблагодарного мальчишку. Бедный Джон был болен и сильно беспокоился в течение нескольких дней. Вы знаете, что Джон теперь жалкое создание – он весь разбит параличем – ни о чем не говорит больше, как только о Норе и о том, и что глаза у этого мальчика точь-в-точь как у его матери. Я не могу, ни за что на свете не могу видеть этого негодяя! Он не может, не должен приехать сюда – ради Бога! вы и не просите об этом. Возможно ли допустить внести позор в такое почтенное семейство, как наше!.. Оставьте его там, где он находится теперь; отдайте его в ученики к какому нибудь мастеру. Я с своей стороны готова платить за него, – но немного…. Вы пишете, сэр, что он очень умен и способен к наукам; то же самое говорил нам и пастор Дэль и хотел определить его в университет, хотел сделать из него порядочного человека. Но тогда бы наша тайна неизбежно обнаружилась. Это непременно убило бы меня, я не могла бы спокойно лежать в моей могиле. Нора служила нам радостью, утешением: мы, грешные люди, гордились ею. Норы, доброе имя которой мы успели сохранить, уже нет давно, на этом свете. А Ричард, который держит себя так высоко, и который так нежно любил бедную Нору, он потерял бы о себе высокое мнение…. Ради Бога, не позволяйте этой дряни высовываться в люди. Пусть он будет лавочником, чем мы и сами были, – пусть выберет себе предмет торговли, какой ему угодно, и не тревожит нас в течение всей своей жизни. Тогда я готова молиться за него и пожелать ему всякого счастья. Мы и без того уже узнали, что значит воспитывать детей выше положения, какое они должны занимать в обществе! Нора, как я часто говаривала, но воспитанию была первейшая лэди из нашего округа – о! зато какже мы и наказаны! и наказаны справедливо!.. Итак, сэр, я предоставляю все вашему усмотрению, и чего будет стоить содержание мальчика, я заплачу. Не забудьте, однако, что тайна должна сохраняться, Мы ничего не слышим об отце и до сих пор никто не знает, что Нора имела сына, – никто, кроме меня, моей дочери Джэн, мистера Дэля и вас; а вы оба джентльмены прекрасные, – Дукэн сдержит свое слово, – я стара и скоро надеюсь лечь в могилу не ранее, впрочем, того, как бедный Джон не будет нуждаться в моих услугах. Да и что он может сделать без меня?… А если эта тайна разнесется в народе, то это совершенно убьет меня. Писать больше нечего. Остаюсь с истинным почтением