Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Вслед за тем маленькая девочка снова взяла Леонарда под руку и повела его по узким, мрачным, унылым улицам. Это шествие изображало, в некотором роде, олицетворенную аллегорию: печальный, безмолвный ребенок вел под руку гениального, но неимеющего ни гроша денег путника, мимо грязных лавок, по извилистым переулкам, становившимся в отдаленном конце перспективы и мрачнее и сжатее, так что обе фигуры совершенно исчезали из виду.

– Сделай милость, поедем. Перемени платье, приезжай опять сюда, и мы вместе отобедаем: времени еще довольно, Гарлей. Ты встретишь там замечательнейших людей из нашей партии. Поверь, что они заслуживают твоих наблюдений, заслуживают того, чтобы обратить на них внимание философа, каким ты хочешь казаться.

Так говорил Одлей Эджертон лорду л'Эстренджу, с которым они только что кончили прогулку верхом, – само собою разумеется, после парламентских занятий мистера Эджертона. Оба джентльмена находились в библиотеке Одлея. Мистер Эджертон, по обыкновению, застегнутый на все пуговки, сидел, в своем кресле, в вытянутой позе человека, презирающего «позорную негу». Гарлей, по обыкновению, лежал на диване. Его длинные кудри рассыпались по подушке; шейный платок его был распущен, платье расстегнуто. В нем обнаруживалась во всем и ко всему небрежность; но в этой небрежности не замечалось ни малейшего неприличия, – напротив того, много было грации, непринужденной везде и при всех, даже с мистером Одлеем Эджертоном, в присутствии которого непринужденность весьма многих людей, можно сказать, оледенялась, цепенела.

– Нет, мой добрый Одлей, извини меня. Все ваши замечательнейшие люди заняты одной идеей, и идеей весьма незанимательной. Политика, политика и политика! это, по-моему мнению, все равно, что буря в полоскательной чашке.

– Но скажи на милость, Гарлей, что же такое твоя собственная жизнь? полоскательная чашка без бури? не так ли?

– Знаешь ли, Одлей, ведь ты выразился прекрасно. Я никак не подозревал в тебе такой быстроты возражений. Ты хочешь знать, что такое жизнь, то есть моя жизнь! о, это самая пустая вещь! В нее нельзя углубляться; в моей полоскательной чашке негде разгуляться кораблям…. Одлей, у меня явилась весьма странная мысль…

– Это не диковинка! заметил Одлей, весьма сухо: – других мыслей у тебя никогда не бывало…. Однако, не мешает узнать, нет ли чего нибудь новенького в этой?

– Скажи откровенно, сказал Гарлей серьёзно: – веришь ли ты в месмеризм?

– Конечно, нет.

– Еслиб было во власти животного магнитизера перевесть меня из моей кожи в чью нибудь другую! вот в чем заключается моя мысль! Я так наскучил самим собою, так тягостен стал для себя! Я перебрал, перечитал все мои идеи, знаю каждую из них наизусть. Когда какая нибудь обманщица-идея принарядится и скажет мне: «взгляни на меня: я совершенно новенькая; познакомься со мной», я тотчас кивну ей головой и отвечаю: «Не совсем-то новенькая: на тебя только надето новое платьице, а сама ты остаешься той же старой бродягой, которая надоедала мне в течение двадцати лет…. Убирайся прочь!» Если бы я хоть с полчаса мог поносить новенькую шкурку! Если бы я хоть на полчаса сделался твоим высоким швейцаром или одним из ваших фактических замечательных людей, – о! тогда для моих странствований открылся бы новый свет! Не правда ли, что ум человеческий сам в себе уже должен представлять особенный мир?… Еслиб я мог сделаться временным обитателем даже твоей головы, Одлей, еслиб я мог только пробежать по всем твоим мыслям и чувствам!.. Клянусь жизнью, непременно пойду поговорить об этом с французским магнитизером.

– Какой вздор! Говори, Гарлей, как человек здравомыслящий, сказал Одлей, которому слишком не понравилась идея, чтобы на его мысли и чувства сделано было нападение, даже его другом.

– Как челбвек здравомыслящий! Желал бы я найти образец такого человека? Я никогда не видал подобных людей, никогда не встречался с такими существами. Не верю даже в их существование. Бедный Одлей: какая кислая сделалась твоя физиономия! Ну хорошо, хорошо: я постараюсь говорить что нибудь дельное, чтоб сделать тебе одолжение. И, во первых…. (при этом Гарлей приподнялся и оперся на локоть) во первых, скажи мне, справедливы ли слухи, которые долетели до меня, что ты неравнодушен к сестре этого низкого итальянца?

– Мадам ди-Негра? Неправда: я совершенно равнодушен к ней, отвечал Одлей, с холодной улыбкой. – Впрочем, она очень хороша собой, очень умна и очень полезна для меня; не считаю за нужное объяснять тебе, как и почему она полезна: это входит в состав моих обязанностей, как политического человека. Однако, я думаю, если ты согласишься принять мой совет или убедишь к тому своего друга, я мог бы, посредством моего влияния на эту женщину, вынудить весьма значительные уступки твоему изгнаннику. Она всячески старается узнать, где он живет.