Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Присядь здесь, сестра, сказал он, повелительным тоном, бросаясь под тень густого дерева, нависшего над извивающимся источником: – присядь и поговорим о чём-нибудь.

Вместе с этим он снял свою шляпу, откинул назад волнистые кудри, плеснул на лицо несколько пригоршней воды из холодного ручья, который крутился около обнаженных корней дерева, сетью выступавших из берега и исчезавших в воде.

Гэлен спокойно повиновалась ему и села подле него.

– Так ты говоришь, что Лондон велик? и даже очень велик? сказал Леонард, бросая на Гэлен вопросительный взгляд.

– Очень велик, отвечала Гэлен, беспечно срывая ближайшие к ней полевые цветки и бросая их в речку. – Взгляни, как быстро уносятся эти цветки! Вот уже их и нет: они погибли навсегда. Лондон, в отношении к нам, то же самое, что эта река к брошенным цветам – огромный в своих размерах, сильный… жестокий! прибавила Гэлен, после минутного молчания.

– Жестокий!.. Да, может быть, он был жестоким прежде и только для тебя; но теперь!.. теперь я буду заботиться о тебе!

И на лице Леонарда показалась самодовольная, торжественная улыбка. Надобно заметить, что Леонард удивительно изменился с тех пор, как оставил своего дядю: он сделался в одно и то же время и моложе и старее. Сознание своего достоинства, своего гения делает нас и старее и умнее в отношении к миру, к которому гений парит, моложе и слепее – к миру, который он покидает.

– Неужели же в этом городе, по крайней мере хоть в его наружности, ничего нет хорошего?

– Сколько я знаю его, так это самый безобразный город, отвечала Гэлен, с горячностью.

– Но, вероятно, в нем есть части, которые лучше, красивее других? Ты сама говорила, что там есть парки: почему бы, например, не нанять нам квартиры вблизи этих парков, чтобы любоваться зелеными деревьями?

– Конечно, это было бы очень мило, отвечала Гэлен, необыкновенно живо и радостно:– но…. и при этом она печально покачала головкой:– для нас тут не может быть квартиры: мы должны поселиться где нибудь внутри мрачного двора или в глухом переулке.

– Это почему?

– Почему? повторила Гэлен и подняла кверху кошелек.

– Вечно этот ужасный кошелек! Разве мы не затем идем в Лондон, чтобы наполнить его? Кажется, я рассказывал тебе маленькую историю о фортуне? Впрочем, шутки в сторону! первым делом нам нужно отправиться в те части Лондона, где вы жили в последнее время, и узнать все, что только возможно; после завтра я увижусь с доктором Морганом, отыщу лорда….

На томных глазах Гэлен выступили слезы.

– Леонард, неужели ты скоро оставишь меня?

– При тебе я был так счастлив! Казалось, я тосковал о тебе целую жизнь, и наконец ты явилась. У меня не было ни брата, ни сестры, – словом сказать, ни души одних со мной лет, кого бы мог а полюбить, никого, кроме…

– Кроме молоденькой лэди, о которой ты сказывал, подхватила Гэлен, повертывая в сторону свое личико: дети всегда бывают очень ревнивы.

– Да, я любил ее, люблю и теперь. Но это чувство совсем не похоже на то, которое я испытываю теперь, сказал Леонард, раскрасневшись. – Я никогда не мог говорить с ней так откровенно, как с тобой. Тебе я открываю мою душу: ты, Гэлен, моя маленькая муза. Я сообщаю тебе все чувства мои, все мои фантазии так непринужденно, как будто пишу в это время стихи.

При этих словах, послышались чьи-то шаги, и на светлую поверхность ручья упала тень человека. На самой окраине берега показался запоздалый рыболов: с величайшей досадой он тащил по воде свою удочку, как будто стараясь поддеть на крючок дремлющую рыбку, прежде чем она окончательно расположится на ночной покой. Углубленный в свое занятие и вовсе не замечая молодых людей под деревом, рыболов остановился чрезвычайно близко от них.

– Проклятый окунь! сказал он, весьма громко.

– Осторожней, сэр! вскричал Леонард: – потому что рыбак, сделав шаг назад, чуть-чуть не наступил на Гэлен.

Рыболов повернулся.

– Что это значит? Тс! Вы испугали моего окуня. Пожалуете, молчите.

Гэлен тихонько отодвинулась. Леонард оставался неподвижен. Он вспомнил Джакеймо и почувствовал к рыболову сострадание.

– Удивительный этот окунь, – право, удивительный! ворчал про себя незнакомец. – У него удивительное счастье! Верно, этот негодный окунь родился с серебряной ложечкой во рту! Мне никогда не поймать его, – решительно никогда! А! вот он, постой, постой! нет! трава. Кончено, не хочу больше ловить.

Вместе с этим он выдернул лёсу и с заметной досадой начал разбирать свою уду. Занимаясь этим свободно, он обернулся к Леонарду.