Эдвард Бульвер-Литтон - Король англосаксов

– Может быть, тебе поручено шепнуть несколько слов королю. Так как ты иностранец, то никто не осмелится пристать к тебе, между тем как секретничанье с Гриффитом с моей стороны возбудило бы подозрительность окружающих его и могло бы дорого обойтись мне.

– Понимаю, – сказал де-Гравиль. – А! Вот идут к нам валлийцы… Per peeles Domini! Этот, что укутан плащом и носит на голове золотой обруч, и есть тот самый кошачий король, который ночью во время сражения так бешено кусался и царапался.

– Держи язык за зубами, – проговорил друид серьезно.

– Разве ты, добрый отец, не знаешь, что один благородный римлянин когда-то сказал, что нет ничего приятнее шутки? Но теперь придется добавить: что в виду кошачьих когтей не следует шутить.

С этими словами рыцарь выпрямил свою тоненькую, но довольно величавую фигуру и начал оправлять костюм, чтобы как можно приличнее принять короля.

Сверху шли один за другим предводители, высокое происхождение которых давало им право сопутствовать Гриффиту. За ними показался знаменосец с грязным, изодранным знаменем, на котором был изображен лев, тут же следовал и сам король, окруженный остатками своего придворного штата. Не доходя нескольких шагов до послов, король остановился, и Малье де-Гравиль с невольным удивлением залюбовался им.

Как ни был мал и тщедушен Гриффит, как ни была изорвана и испачкана его мантия, он все же не потерял своей истинно величественной осанки и во взгляде его выражалось нечто, доказывающее, что он хорошо сознает свой авторитет и свое достоинство. Нужно заметить, что он не был лишен образования и имел способности, которые при более благоприятных обстоятельствах сделали бы из него человека великого во всех отношениях. Страстно любя родину, он изменил римским классикам ради валлийских хроник, сказаний и песен и так основательно изучил все это, так же как и кимрский язык, что мог в этом отношении потягаться хоть с первым ученым. Если судить о нем беспристрастно, то смело можно сказать, что он был одним из величайших кимрских полководцев со времени смерти великого Ричарда.

– Говорите кто-нибудь из вас, – обратился он к послам. – Что нужно графу Гарольцу от короля Гриффита?

– Граф Гарольд говорит следующее, – начал Эван. – Слава Гриффиту, сыну Левелина, его предводителям и всему его народу! Мы окружили вас со всех сторон, а беспощадный голод все быстрее и быстрее приближается к вам. Не лучше ли вам решиться сдаться нам, чем умереть голодной смертью? Всем вам, исключая одного Гриффита, будет дарована жизнь и будет дано позволение вернуться на родину. Пусть Гриффит идет к Гарольду, который примет его со всеми почестями, подобающими королю. Пусть Гриффит согласится сделаться вассалом короля Эдуарда, Гарольд тогда повезет его ко двору, поручившись за его жизнь, и испросит ему помилование. Хотя любовь к родине и долг воспрещают Гарольду оставить тебя, Гриффита, самовластным королем, но он все-таки обещает тебе, что твоя корона перейдет к кому-нибудь из твоего же рода.

Жрец замолк. На лицах предводителей выразилась радость, а двое из заговорщиков, все время с непримиримой ненавистью посматривавших на короля, побежали наверх, чтобы передать стоящим там воинам слова Эвана. Модред же подкрался ближе к королю, желая лучше видеть выражение его лица, которое было сурово и сумрачно, как туча во время бури.

Эван снова заговорил, высоко подняв жезл.

– И хотя я рожден в Гвентленде, который был опустошен Гриффитом и князь которого был убит Гриффитом же, я тоже, в качестве служителя Божия, брата всех предстоящих предо мной и сына этой земли, который искренно сочувствует угнетенным ее защитникам, умоляю тебя, государь, умоляю во имя этого святого символа вечной любви и бесконечного милосердия, чтобы ты поборол свою суетную земную гордость и послушался голоса мира! Помни, что многое простится тебе, если ты теперь спасешь жизнь своих последних приверженцев!

Де-Гравиль, заметив, что условленный знак подан, приблизился к королю, украдкой передал ему перстень и шепнул, что ему велел Гарольд.

Король дико взглянул на рыцаря, потом на перстень, который он судорожно стиснул в руках… В это мгновение человек взял в нем верх над королем: он забыл о своем народе, о своих обязанностях и помнил только о любимой женщине, которую он подозревал в измене. Ему показалось, что Гарольд, посылая этот перстень, насмехается над ним.

Речь друида осталась не без действия: предводители вполголоса начали говорить, что королю следует послушаться посла, но в короле снова заговорили гордость деспота и ревность мужа. Он сильно покраснел и нетерпеливым движением откинул со лба волосы. Подойдя еще на шаг к друиду, он проговорил медленно, но громко: