Эдвард Бульвер-Литтон - Король англосаксов

Юдифь, выслушав назидательное увещание от короля, возвратилась к Хильде; королева же не возобновляла более разговора о вступлении в жрицы; только при прощании она сказала:

– Даже в самой юности может порваться серебряная струна и разбиться золотой сосуд – в юности скорее даже, чем в зрелых летах; когда почерствеет твое сердце, ты с сожалением вспомнишь о моих советах.

Годвин отправился в Валлис; все сыновья его были по своим уделам и, таким образом, Эдуард остался один со своими жрецами.

Так прошло несколько месяцев.

Старинные английские короли имели обыкновение назначать три раза в год церемониальный съезд, на котором они появлялись в короне; это было 25 декабря, в начале весны и в середине лета. Все их дворянство съезжалось на это торжество; оно сопровождалось роскошными пирами.

Так и весной тысяча пятьдесят третьего года Эдуард принимал своих вассалов в Виндзоре, и Годвин с сыновьями, и множество других высокородных танов оставили свои поместья и уделы, чтобы ехать к государю. Годвин прибыл сначала в свой лондонский дом, где должны были собраться сыновья его, чтобы идти оттуда в королевский дворец с подвластными им танами, оруженосцами, телохранителями, соколами, собаками и всеми атрибутами их высокого сана.

Годвин сидел с женой в одной из комнат дома, выходившей окнами на широкую Темзу, и поджидал Гарольда, который должен был приехать к нему вечером. Гурт поехал встречать любимого брата, а Тостиг и Леофвайн отправились в Соутварк испытывать собак, спустив их на медведя, приведенного с севера несколько дней назад и отличавшегося ужасной свирепостью. Большая часть танов и телохранителей, молодых графов, ушла за ними, так что Годвин с женой оставались одни. Мрачное облако заволокло лоб графа; он сидел у огня и смотрел задумчиво, как пламя мелькало посреди клубов дыма, который врывался в высокий дымовик, отверстие, прорубленное на самом потолке. В огромном графском доме было их целых три; следовательно, три комнаты, в которых можно было разводить огонь посреди пола; все балки потолка были покрыты копотью. Но зато в то время, когда печи и трубы были мало известны, люди не знали насморков, ревматизмов и кашля, а дым предохранял их от различных болезней. У ног Годвина лежала его старая любимая собака; ей, очевидно, снилось что-нибудь неприятное, потому что она по временам ворчала. На спинке кресла графа сидел его любимый сокол; его перья от старости заметно поредели и слегка ощетинились. Пол был плотно усеян мелкой осокой и душистыми травами, первенцами весны. Гита сидела молча, подпирая свое надменное лицо маленькой ручкой, отличительным признаком датского племени, и думая о сыне своем Вольноте, заложнике при норманнском дворе.

– Гита, – произнес граф, – ты была мне доброй, верной женой и дала мне крепких удалых сыновей, из которых одни приносили нам радость, другие же скорбь; но горе и радость сблизили нас с тобой еще более, несмотря на то, что, когда нас венчали, ты была в цвете молодости, а я уже пережил ее лучшую пору… и что ты была датчанка, племянница, а ныне доводишься сестрой короля; я ж, напротив, саксонец и считаю всего два поколения танов в своем скромном роду.

Гита, тронутая и удивленная этим порывом чувствительности, чрезвычайно редким в невозмутимом графе, очнулась из задумчивости и сказала тревожно:

– Я боюсь, что супруг мой не совсем здоров, если говорит со мной так задушевно. Граф слегка улыбнулся.

– Да, ты права, жена, – ответил он ей, – уж несколько недель, хотя я не говорил об этом ни полслова, чтобы не пугать тебя, у меня шумит как-то странно в ушах, и я иногда чувствую прилив крови к вискам.

– О, Годвин, милый муж! – воскликнула Гита с непроизвольной нежностью. – А я, слепая женщина, и не могла угадать причины твоей странной, внезапной перемены в обращении со мной! Но я завтра же схожу к Хильде: она заговаривает все людские недуги!

– Оставь Хильду в покое, пускай она врачует болезни молодых, а против старости нет лекарств и волшебниц… Выслушай меня, Гита, я чувствую, что нить моей жизни смоталась и, как сказала бы Хильда, «Фюльгия предвещает мне скорое расставание со всей моей семьей»… Итак, молчи и слушай. Много великих дел совершил я в прошедшем: я венчал королей, я воздвигал престолы и стоял выше в Англии, чем все графы и таны. Не хотелось бы мне, Гита, чтобы дерево, посаженное под громом и под бурей, орошаемое кровью, увяло и засохло после моей кончины.

Граф умолк на минуту, но Гита подняла свою гордую голову и сказала торжественно: