Джером Джером: Мое знакомство с бульдогами (сборник)

Рассказ развивался примерно так:

– И тогда мой дядя побежал в сад и взял там свое ружье, но привидения там, конечно, не было, и Скроггинс сказал, что он в него не верит.

– Не верит в кого именно? И кто такой Скроггинс?

– Скроггинс! Ах, вы не знаете? Это тот, другой, – понимаете, это его жена…

– Какая жена? Откуда она взялась и что ей нужно?

– Так вот об этом я вам и рассказываю. Это она нашла шляпу. Она приехала в Лондон со своей двоюродной сестрой, которая является моей невесткой, а другая племянница вышла замуж за человека по фамилии Эванс, а когда все кончилось, Эванс понес коробку к мистеру Джекобсу, потому что отец Джекобса видел этого молодого человека живым, а когда он умер, Джозеф…

– Подождите, оставьте в покое Эванса с его коробкой; что случилось с вашим дядей и ружьем?

– Ружьем! Каким ружьем?

– Ну, ружьем, которое ваш дядя держал в саду и которого там не оказалось. Что он сделал с этим ружьем? Может быть, он застрелил из него кого-нибудь из этих Джекобсов и Эвансов, Строггинсов и Джозефов? Если так, то это благое дело, и мы с восторгом послушаем о нем.

– О нет, что вы, это было бы невозможно, его ведь заживо замуровали в стену, вы же помните, а когда Эдуард IV говорил об этом с аббатом, моя сестра сказала, что, принимая во внимание состояние ее здоровья, это невозможно, потому что может пострадать ребенок. И вот они назвали его Горацио, по имени ее собственного сына, который был убит при Ватерлоо еще до своего рождения, и лорд Напир сам сказал, что…

– Скажите, а вы сами имеете представление, о чем вы рассказываете? – спросили мы его тут.

Он сказал «нет», но поручился, что каждое его слово – чистейшая правда, потому что его родная тетка все это видела собственными глазами.

После этого мы его с головой накрыли скатертью, и он заснул.

Затем стал рассказывать мой дядя.

Он предупредил, что его история – самая правдивая из всех.

– Я вовсе не хочу нагонять на вас страх, мальчики, – начал мой дядя чрезвычайно многозначительным, чтобы не сказать зловещим тоном, – и если вы предпочитаете оставаться в неведении, я вам не скажу ничего, но если говорить начистоту, этот самый дом, где мы с вами сейчас находимся, тоже населен привидениями.

– Что вы говорите! – воскликнул мистер Кумбес.

– Говорю то, что вы слышите, а если не слышите, то нечего просить меня говорить, – ответил мой дядя с некоторым раздражением. – Что за привычка болтать глупости! Говорю вам, что в этом доме нечисто. В голубой спальне (комнату рядом со спальней в доме моего дяди принято называть голубой, потому что там умывальные принадлежности этого цвета) каждый Сочельник появляется дух ужасного грешника, который когда-то под Рождество убил уличного певца кусочком каменного угля.

– Как ему удалось? – спросил мистер Кумбес с живейшим интересом. – Это, наверное, не так просто?

– Не могу вам сказать, как именно он это сделал, – ответил мой дядя. – Он не объяснял нам самой техники. Полагают, что певец остановился как раз перед его домом и начал петь какую-то балладу, и, когда он открыл рот, чтобы взять верхнее си-бемоль, этот злодей швырнул из окна куском угля, который попал певцу в рот, застрял в горле и задушил его.

– Для такого дела нужно метко бросать, интересно как-нибудь попробовать свои силы, – задумчиво пробормотал мистер Кумбес.

– Увы, это было не единственным его преступлением, – прибавил мой дядя. – Еще раньше он отправил на тот свет одного оркестранта, игравшего соло на корнет-а-пистоне.

– Скажите пожалуйста! – воскликнул мистер Кумбес. – Неужели и это факт?

– Конечно, факт, – сердито отрезал мой дядя. – По крайней мере, этот факт не менее достоверен, чем все подобные ему. Просто вы сегодня слишком придирчивы. Говорю вам, обстоятельства дела не оставляли никакого сомнения. Бедный корнетист жил в этом районе что-то около месяца, и, по отзывам старого мистера Бишопа, тогдашнего владельца «Веселых Песочников», был самым старательным и работящим корнетистом, какого тот когда-либо встречал. Он мне сам рассказывал его историю и утверждал, что этот музыкант знал только две мелодии, но даже если бы он знал сорок, то не мог бы играть ни с большей силой, ни большее количество часов в день. Две пьесы, которые он исполнял, были «Анни Лори» и «Милый дом, родной мой дом», а что касается его искусства, то, по словам мистера Бишопа, даже ребенок разобрался бы в том, какое из двух произведений он играет.