Александр Дюма - Сорок пять. Часть вторая, третья

– Ах, кардинал, – обратился вдруг король к прелату, который, видя желание королевы говорить с королем, приготовился уйти, – кстати, что сделалось с братом вашим, дю Бушажем?

– Не знаю, государь.

– Как – не знаете?

– Я почти не вижу его или, лучше сказать, вовсе не вижу.

– Я здесь, государь! – раздался из глубины кабинета тихий и печальный голос.

– Э, да вот он! – обрадовался Генрих. – Подойдите сюда, граф!

Молодой человек повиновался.

– Вы ли это? – Король воззрился на него с удивлением. – Клянусь честью, всякий скажет, что это не вы, а ваша тень!

– Государь, он много занимается… – пробормотал кардинал, сам изумленный переменой, произошедшей с братом всего за неделю. Дю Бушаж был бледен, как восковая статуя; шелк и кружево платья едва скрывали его худобу и истощение.

– Подойдите, молодой человек, поближе… вот так, – позвал король. – Благодарю вас, кардинал, за цитаты из Плутарха. В подобных случаях обещаю обращаться только к вам.

Кардинал понял, что король хочет остаться наедине с дю Бушажем, и удалился. Генрих обратил свой взор на мать, которая стояла неподвижно. В кабинете оставались только Екатерина, д’Эпернон, рассыпавшийся перед ней в любезностях, и дю Бушаж. У двери стоял Луаньяк, полупридворный-полусолдат, не обращая ни на что особенного внимания. Король сел и начал беседу с приблизившимся к нему дю Бушажем:

– Граф, зачем вы скрываетесь позади дам? Разве вы не знаете, что нам всегда приятно вас видеть?

– Государь, я не умею выразить всей моей благодарности. – Молодой человек почтительно поклонился.

– Итак, любезный граф, почему вас не видно больше в Лувре? Я жаловался на вас вашему брату, кардиналу, который своей ученостью превзошел мои ожидания.

– Если вы, ваше величество, не видели меня, так это потому, что не изволили никогда взглянуть в отдаленную часть этого кабинета. Всякий день я стою там в минуту вашего выхода. Я все так же присутствую при пробуждении вашего величества и почтительно приветствую вас, когда вы возвращаетесь из совета. Я не пропустил ни одного дня и никогда не пропущу, пока буду в состоянии ходить. Эта обязанность для меня священна.

– И это тебя так печалит? – дружески пошутил Генрих.

– О! Ваше величество не может так думать!

– Нет, ты и твой брат – вы оба любите меня.

– Государь!

– И я люблю вас. Кстати, знаешь ты, что я получил от твоего бедного брата письмо из Дьеппа?

– Нет, государь, я не знал.

– Но ты не знал также, что ему очень не хотелось ехать?

– Он признался мне, что с печалью покидает Париж.

– Да, но знаешь ли, что он мне сказал? Он сказал, что есть человек, который страдал бы гораздо сильнее, и что ты умер бы, если бы тебя услали куда-нибудь из Парижа.

– Может быть, государь.

– Он мне сказал также: «Когда он не сердится, он со мной откровенен». Он сказал, что ты даже ослушался бы меня. Может ли это быть?

– Ваше величество, вы вправе подумать, что я скорее умру, чем решусь не повиноваться.

– Но если бы ты не умер с горя от приказания ехать из Парижа?

– Государь, я не знаю, что для меня страшнее – смерть или ослушание. Однако, – прибавил молодой человек, наклоняя свое бледное чело, чтобы скрыть замешательство, – я бы ослушался.

Король, скрестив руки, смотрел на Жуайеза:

– А ты не помешался немножко, мой бедный граф?

Молодой человек печально улыбнулся:

– О государь, я помешан вполне, и вы, ваше величество, напрасно смягчаете выражения.

– Так это правда, мой друг?

Жуайез подавил вздох.

– Расскажи-ка мне.

Молодой человек дошел до такого героизма, что улыбнулся:

– Такой великий государь, как вы, не захочет унизиться до выслушивания подобных объяснений.

– Напротив, напротив, расскажи, это развлечет меня.

– Государь, – отвечал молодой человек с гордостью, – вы ошибаетесь. Я должен сказать вашему величеству, что в моих страданиях нет ничего, что могло бы развлечь благородное сердце.

Король взял руку молодого человека.

– Ну, ну, не сердись, дю Бушаж, ты знаешь, что и король твой испытал горести несчастной любви.

– Знаю, государь.

– Итак, я могу сочувствовать тебе.

– Со стороны короля это слишком великодушно.

– Нисколько! Выслушай: надо мной, кроме Бога, нет никого, и, когда я страдаю, мне помочь никто, кроме Бога, не в состоянии. Но ты… тебе могу помочь я…

– Государь!..

– И в заключение, – продолжал Генрих с грустью и нежностью, – ты можешь надеяться увидеть конец своего несчастья.