Александр Дюма - Сорок пять. Часть вторая, третья

– Теперь, – попросил король после минутного молчания, – объясните мне, почему римского льва, при всей его кровожадности, никогда не беспокоили его враги?

– Государь, я отвечу вашему величеству словами самого Плутарха.

– Отвечайте, господин де Жуайез, отвечайте.

– Карбон, заклятый враг Суллы, часто говорил: «Мне приходится сражаться одновременно со львом и лисицей, которые живут в душе Суллы. Но лисица для меня гораздо опаснее».

– А-а… – Генрих задумался. – Лисица опаснее?

– По словам Плутарха, государь.

– Плутарх прав. Кстати о сражениях: получили ли вы известия от своего брата?

– От какого? Ваше величество знает – их четверо.

– От герцога д’Арка, от моего друга, разумеется.

– Нет еще, государь, не получал.

– Если бы только герцог Анжуйский, который до сих пор искусно разыгрывал роль лисицы, сумел сыграть и роль льва! – прибавил король.

Кардинал молчал: на этот раз Плутарх не мог помочь ему. Он, как хитрый придворный, боялся доставить неприятность королю, отзываясь хорошо о герцоге Анжуйском.

Генрих, видя, что кардинал безмолвен, вернулся к своим битвам с Мистером Лоу. Потом, сделав знак кардиналу остаться, встал, сменил обычную одежду на роскошную и перешел в свой кабинет, где его ожидал весь двор.

Придворные, как горцы, одарены особым свойством – предчувствовать приближение и конец бури: никто еще не видел и не слышал короля, а между тем все были настроены сообразно с обстоятельствами.

Обе королевы были, видимо, обеспокоены. Екатерина, бледная и тоскливая, расточала поклоны и говорила отрывисто и резко. Луиза де Водемон ничего не видела и не слышала. В иные минуты молодая женщина была близка к помешательству.

Король вошел. Все заметили живость его глаз и прекрасный цвет лица – он явно пребывал в хорошем расположении духа, что произвело на мрачные лица придворных действие, подобное тому, какое солнечный луч производит на пожелтевшие осенние листья. В ту же минуту все покрылось позолотой и пурпуром и засияло.

Генрих поцеловал руки матери и жены с такой галантностью, будто был только еще герцогом Анжуйским; наговорил множество комплиментов дамам, которые отвыкли уже от такой благосклонности, и даже сам предложил им сушеных плодов.

– Все боялись за ваше здоровье, сын мой. – Екатерина смотрела на короля с особенным вниманием, как бы стараясь увериться, что этот цвет лица не от румян, а это настроение не притворство.

– И все ошиблись, государыня, – отвечал король, – я никогда не чувствовал себя здоровее.

– Какому счастливому случаю, – спросила Екатерина с плохо скрываемым беспокойством, – обязаны вы этим улучшением здоровья?

– Тому, что много смеялся, – отвечал король.

Придворные переглянулись с удивлением, будто король сказал какую-то нелепость.

– Много смеялись? Вы можете много смеяться? Это доказывает, что вы счастливы. – Екатерина сохраняла свою строгую мину. – А что стало поводом для такого веселья?

– Надо вам сказать, матушка, что вчера вечером я ездил в Венсенский лес.

– Я знала это.

– А, вы знали?

– Да, сын мой, все, что вас касается, занимает меня; полагаю, что этим я не сказала вам ничего нового.

– Итак, я ездил в Венсенский лес; на обратном пути мои факельщики вдруг доносят мне, что на дороге сверкают мушкеты неприятельской армии.

– Неприятельская армия на Венсенской дороге?

– Да, матушка.

– Где же именно?

– Напротив пруда монастыря якобинцев, возле дома нашей доброй кузины.

– Возле дома герцогини де Монпансье? – вскрикнула Луиза де Водемон.

– Именно, возле Бель-Эзба. Я храбро приблизился, чтобы сразиться, и увидел…

– О боже мой, продолжайте, государь! – не выдержала королева – она и вправду встревожилась.

Екатерина ждала с тоской, но ни словом, ни жестом не обнаружила нетерпения.

– Я увидел целое аббатство монахов, которые отдали мне честь оружием, бывшим у них в руках, и притом с самыми воинственными восклицаниями.

Кардинал де Жуайез захохотал. Весь двор поспешил сделать то же.

– О! – воскликнул король. – Смейтесь, смейтесь – об этом долго еще будут говорить! У меня во Франции десять тысяч монахов, и в случае нужды я сделаю из них десять тысяч мушкетеров. Тогда я выпрошу у его наихристианнейшего величества особую должность – командира постриженных мушкетеров – и отдам ее вам, господин кардинал.

– Государь, я принимаю ее. Всякая служба у вас, государь, для меня приятна.

Во время разговора короля с кардиналом дамы, соблюдая этикет того времени, встали одна за другой и, поклонившись королю, оставили кабинет. Королева со своими фрейлинами последовала за ними. Одна королева-мать осталась: в необузданной радости Генриха она увидела тайну, которую ей хотелось разгадать.