Александр Дюма - Сорок пять. Часть вторая, третья

– Да здравствует Наварра!

Виконт де Тюренн ехал впереди них, с фашиной на шее лошади. Каждый подбегал и бросал фашины в ров, вырытый под подъемным мостом. В одну минуту ров был наполнен.

Артиллеристы, теряя из сорока человек до тридцати, успели подложить петарды под крепостные ворота. Картечь и пули из мушкетов огненным ураганом свистели вокруг Генриха. Минута – и уже два десятка мертвых тел лежали перед его глазами.

– Вперед, вперед! – кричал Генрих, появляясь в середине отряда артиллеристов.

Вот он достиг края рва – и первая петарда взлетела в воздух: ворота треснули в двух местах. Артиллеристы зажгли вторую петарду – и новая трещина показалась в дереве. В ту же минуту в эти три отверстия десятка два аркебуз выставили дула и осыпали пулями офицеров и солдат. Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.

– Государь, – умолял Шико, забывая о самом себе, – ради бога, удалитесь из этого ада!

Морне не говорил ни слова – он гордился своим воспитанником и время от времени пробовал прикрыть короля, выезжая вперед, но Генрих порывистым движением отстранял его. Внезапно он почувствовал, что пот выступает у него на лбу и туман готов застлать его глаза.

– А-а, проклятая натура! – воскликнул он. – Но никто не скажет, что ты меня победила! – Он спрыгнул с лошади и потребовал: – Секиру! Быстро! – И могучей рукой принялся рубить дула мушкетов, остатки дубовых укреплений и их медные связки.

Наконец упало одно бревно, потом половина ворот, потом рухнула часть стены. Сотни нападающих устремились в пролом с криками:

– Наварра, Наварра! Кагор наш! Да здравствует Наварра!

Шико не оставлял короля: он был с ним под сводами ворот, куда Генрих бросился в числе первых. Но при каждом залпе, Шико видел это, Генрих вздрагивал всем телом.

– Гром и молния! – кипел Генрих вне себя от ярости. – Видел ли ты когда-нибудь подобную трусость, Шико?

– Нет, государь, – честно признал Шико, – никогда я не видывал таких трусов, как вы! Это ужасно!

В это мгновение солдаты де Везена предприняли попытку отбросить Генриха и его авангард от ворот и выбить из соседних домов, где те засели. Король встретил их со шпагой в руке. Но осажденные были многочисленнее и успели оттеснить Генриха и его авангард за ров.

– Проклятье! – Король был в отчаянии. – Мое знамя отступает! Так я понесу его сам! – И, яростным усилием вырвав знамя из рук знаменосца, он поднял его в воздух и, почти запутавшись в его колеблющихся складках, первым ворвался в город. – Страшись! – издевался он над собой. – Трепещи теперь, трус!

Пули свистели и сплющивались на его кирасе и шлеме с резким звуком и, глухо шипя, дырявили знамя. Тюренн, Морне и множество других ворвались в пролом и устремились за королем. Теперь пушки умолкли: грудь с грудью, лицом к лицу продолжалась битва. Мощный голос де Везена перекрывал все – стук, звон оружия, пальбу мушкетов, лязг железа:

– Копайте рвы! Загораживайте улицы! Стреляйте из домов!

– Осада кончена, мой бедный Везен! – крикнул де Тюренн главе защитников города. И, будто аккомпанируя своим словам, выстрелил в де Везена из пистолета и ранил его в руку.

– Ошибаешься, Тюренн! – откликнулся де Везен. – Кагор еще выдержит двадцать штурмов! Вы сделали один – осталось девятнадцать!

Господин де Везен защищался пять дней и пять ночей, отступая шаг за шагом, из улицы в улицу. К счастью нарождающейся славы Генриха Наваррского, де Везен слишком надеялся на стены и гарнизон Кагора и не счел нужным известить маршала Бирона.

Все пять суток Генрих командовал, как простой офицер, и дрался, как рядовой солдат; все пять суток спал на камнях и просыпался с секирой в руке. Каждый день брали то улицу, то площадь, то перекресток. Каждую ночь гарнизон пробовал возвратить дневную потерю.

Наконец в ночь на пятые сутки утомленный неприятель, казалось, должен был дать покой протестантской армии. Но теперь Генрих в свою очередь напал на осажденных; в эту ночь взяли последний укрепленный пост, но потеряли до семисот человек. Почти все лучшие офицеры были ранены; Тюренн получил ранение в плечо из аркебузы; Морне угодили камнем в голову и чуть не убили. Один король казался неуязвимым. Страх, который он на первых порах чувствовал и так отважно победил, сменился лихорадочным возбуждением, почти безумной смелостью. Все крепления его лат были изорваны – и собственными усилиями, и ударами врагов: он поражал противников так сильно, что не ранил, а убивал.