Федор Крюков - Казачьи повести (сборник)

– Сундук, сундук… поди ты!.. – закричал Терпуг, – Разве этого надо добиваться? Я бою добиваюсь, а ты с сундуком… одно знаешь!..

Он выругался и вдруг заплакал, уронив охмелевшую голову на руки.

– Пойду, говорит, я к знатным и богатым… Они знают закон, говорит… Дайте разверту моей душе! – горьким, умоляющим голосом закричал Терпуг, ударяя себя в грудь.

Но его не слушали. Кружился по избе пьяный, жужжащий, бестолковый гомон, бубнил и мутным плеском бился в радужные стекла окошек. Говорили все сразу, хвастались, объяснялись в любви, клялись в дружбе, бранились, пели песни.

Пришел полицейский с медалью на груди – Григорий Возгряков, так называемый Топчигрязь. Это был первый представитель власти, напомнивший им одной своей фигурой о том, что они совершили нечто против закона и порядка. И тон у него поначалу был взыскательно-строгий, не послабляющий.

– В правленье, молодцы!

– Че-го?! – независимо отозвался Копылов.

– В правленье – «чего»! Там того… поговорят с вами… Проспитесь мало-мало…

Терпуг поднял голову и остановил на полицейском пьяный, остеклевший взгляд.

– А ты кто такой? что за фигура?

– Это – опричник! – мрачно сказал Грач…

– Семен! Дай ему в едало!

Копылов засучил рукава. Но оробевший Топчигряаь смирно и резонно сказал:

– Воля ваша, господа… А только посланцу голову не секут…

Показался убедительным не столько этот довод, сколько неожиданно-смирный топ носителя власти. Опричника пощадили. Даже поднесли стакан водки. Принимая его, Топчигрязь сказал прочувственным и убежденным голосом:

– Всякий человек должен жить по своему произволу… Но у всех должно быть одно сердце…

И ушел – с тем, впрочем, чтобы снова вернуться через полчаса уже в рядах внушительного отряда полицейской стражи.

Во главе отряда шел сам Фараошка, станичный атаман. Правым крылом, состоявшим из двух сидельцев-малолетков, командовал староста Семеныч. На левом крыле двигалась вооруженная с ног до головы, согбенная фигура ночного обходчика Бунтиша. В правой руке у него торчал длинный, неоструганный шест с тупым косырем па конце – пика. Сбоку висела шашка. За очерченной полукругом спиной – старое ружье-дробовик.

Шествие замыкал Топчигрязь, а в толпе баб и ребятишек, сгрудившейся сзади, к перекрестку, приостались и оба потерпевшие – Рванкин и Дуванов.

Отряд остановился против ворот Копылова и стоял довольно значительное время в нерешительности. Семеныч произвел рекогносцировку через окошки хаты. В торжественной тишине ожидания, водворившейся среди любопытствующей толпы, почувствовалось нечто не шуточное и внушительное. И пьяный гомон, беззаботно жужжащий в хате Копылова, вырос вдруг в своем значении и облекся тайными страхами.

– Ну что? – спросил атаман у Семепыча, когда он вернулся от окна.

– Да пьяные, вашбродь.

– Пьяные?…

– Дударев вряд и через губу переплюнет…

– Надо взять! А то кабы не сожгли станицу… Ножей не видать при них?

– В руках не видать, а так думаю: должны быть при них ножи…

– Надо осторожно. У тебя, Игнат, ружье – так ты уж иди передом…

– Ружье-то ружье, вашбродь, да кабы заряжено! – прискорбным голосом отозвался Бунтиш. – Пистонов нет. Заходил к Кузьмичу пистонов взять – нет подобных пистонов…

– Тогда дай свисток – пущай на всякий случай подойдут прочие…

– Сзывай лезервы, Бунтиш! – послышался веселый женский голос из толпы.

– Куче-то их можно голыми руками забрать! – уверенно сказал Бунтиш.

– Ну, играй тревогу? Не проводи время! – опять раздался из толпы нетерпеливый голос, и дрожали в нем веселые ноты добродушного зубоскальства.

Старик достал из-за пазухи свисток и надул щеки. Засвистел. Послышался странный, сиплый, глухой звук.

– Э?! – насмешливо воскликнул кто-то в толпе.

– Засорил…

Старик подул еще – опять бессильно прошипел сиплый, простуженный звук.

– Разучился!..

– Чего разучился? Засорил…

– Горошина застряла! – сказал старик, сердито обернувшись на критикующие голоса. И стал стучать свистком о ложу своего дробовика. Стучал томительно долго. Потом, набравши побольше воздуха, опять подул. Веселый, журчащий, клекочущий звук побежал в чуткую тишину, а ему тотчас отозвались еще два-три свистка в разных концах станицы. Бунтиш победоносно оглянулся кругом.

– Ловко! – послышался льстиво-одобрительный голос Рванкина.

Бунтиш засвистел опять, и снова дружеским приветствием откликнулись ему другие свистки – все с того же расстояния, ни дальше, ни ближе. Должно быть, сидели себе старички где-нибудь на завалинках и дремали.