Даниил Мордовцев - Говор камней. Ирод (сборник)

Всю ночь она проплакала – и наконец решилась.

Встав рано утром, она тайно пробралась в то отделение храма, где находились жертвенные животные и куда они с сестрой заходили каждое утро, чтобы взять барашка для принесения в жертву крокодилу. Взяв и на этот раз маленького ягненка и жреческий систр, она, никем не замеченная, тихонько приблизилась к бассейну – обиталищу чудовищного бога, и позвенела систром. В то же мгновение из-под воды показалась страшная голова крокодила. Увидав на руках девушки свое лакомое блюдо, чудовище, радостно сверкнув своими маленькими, свирепыми глазками, раскрыло во всю ширь свою страшную пасть, утыканную двойным рядом зубов, похожих на пилы. Чудовище жадно ожидало своей жертвы.

Анук-тата, торопливо положив на землю ягненка и систр, подошла к самому краю бассейна.

– О жестокий Горус! – тихо, но скорбно воскликнула она, поднимая руки к небу. – Ты не хотел принять меня!.. Прими же меня ты, великий, божественный Сухос!

С этими словами она бросилась прямо в пасть крокодила. В одно мгновение и чудовище, и его жертва скрылись под водой, из которой пошли только пузыри. Но один из жрецов случайно увидел эту ужасную сцену. Он поднял крик. На его отчаянный голос сбежались другие жрецы с систрами в руках.

– Что случилось?

– Царевна Анук-тата бросилась в объятия божества!.. Великий Сухос принял ее, как жертву…

Прибежал верховный жрец. Узнав, в чем дело, он сильно зазвенел своим систром и громким, повелительным голосом стал звать крокодила…

– Сухос! Сухос! Именем великого Озириса, отца вод, рек, морей, вызываю тебя из воды.

Голова чудовища моментально показалась над водой. Он, по-видимому, недоумевал, зачем зовет его голос страшного верховного жреца, этого ужасного старика, которого одного только и боялся ужасный крокодил.

Верховный жрец что-то проговорил – какое-то заклинание, – и страшная голова покорно скрылась под водой, а через минуту снова показалась ужасающая пасть чудовища, и в ней – мертвое тело бедной девочки.

По прошествии семидесяти дней плача, по обычаю египтян, Анук-тата была погребена в фамильном склепе с царскими почестями. Маленькое тельце ее, не изуродованное еще крокодилом, набальзамированное и пропитанное дорогими благоуханиями «священной земли Пунт», было завернуто в ткани пурпурного биссуса, которыми бинтовали только умерших богов Аписов, и положено было в гранитный саркофаг. Из этого саркофага через 5400 лет безжалостные египтологи вынули это маленькое тельце-мумию, и теперь оно хранится в каирском музее, где его и показывал мне один из помощников знаменитого Масперо, тогдашнего директора каирского музея. Этот помощник, словоохотливый грек, немножко говорящий по-русски, за два меджие рассказал мне историю бедненькой Анук-тата, а быть может, и сочинил ее. По крайней мере, он показывал мне гранитную стелу, на которой будто бы вырезана эта история; но, не умея разбирать иероглифов, я не мог проверить его и поверил ему на слово.

Из всех женщин, царствовавших в Египте в течение пяти тысяч лет, наиболее заметный след в истории оставили три женщины-фараона: царица Хатазу, или Хашоп [3] Хатшепсут. , названная «египетской Семирамидой», потом – царица Нитокрис, «красавица с розами на щеках», и, наконец, Клеопатра, этот последний фараон в юбке, который навеки похоронил страну пирамид как самостоятельное государство.

Я намерен рассказать теперь о царице Хатазу, об этом тщеславнейшем из всех фараонов в юбке и без оных, хотя фараоны оных и не носили, как не носят оных теперь их потомки, босоногие феллахи. Царица Хатазу, завладев престолом фараонов, который по праву наследства бесспорно принадлежал ее малолетнему брату, Тутмесу, подобно нашей царевне Софье Алексеевне, заслонившей собою малолетнего брата, царевича Петра, – Хатазу, заслонив собою маленького Тутмеса, публично назвала себя фараоном и повелела, чтобы и подданные называли ее мужчиной – «он», а не «она». Для этого она сбросила с себя женскую одежду и облеклась в официальное одеяние фараонов.

В музее древностей в Берлине находится вывезенная из Египта статуя некоего Семнута. Этот египтянин изображен сидящим и, по-видимому, в неудобной позе – скорчившись. Этот египтянин был очень близким и очень дорогим лицом для эксцентричной красавицы Хатазу, и она-то поставила ему этот памятник, находящийся ныне в Берлине. Статуя Семнута из черного гранита и превосходной скульптурной работы. На правом плече статуи начертанный иероглиф гласит: «Нен кем ем ан ати», то есть «не найдено в писаниях предков». Это значит, что Семнут не имел сановных предков. А между тем иероглифы, вырезанные на сиденье Семнута, гласят, по египетскому обычаю, устами самого покойника, удостоившегося монумента: