Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

Вдоль всей дорожки, в два ряда, почти плечо к плечу – стража поставлена в самых лучших уборах и нарядах воинских, с пищалями, с алебардами и секирами длинными.

Но народ стражи не побоялся, сбил ее с места, прижал один ряд к другому и знать ничего не хочет!

Смирно стоит стража, уж и не обороняется от натиска, как не может бороться с порывом ветра паутинка осенняя, легкая, что бабьим летом всякий день по воздуху носится.

Но вдруг в Кремле, за стеной, крики послышались, растут, растут, громом катятся, покрывают весь гул толпы несметной, на Лобной площади стоящей. Через стены Кремля восторженный крик переплеснул, перекинулся… Здесь его сотни тысяч грудей подхватили, небо дрогнуло, колокола, устыдившись, замолчали…

А кругом, далеко кругом, так и рокочет, и гремит без конца: «Да живет наш царь Иван Васильевич! Слава ему!»

И чудо совершилось!

Перед головным отрядом царского поезда, выходившего из Фроловских ворот, расступились скопившиеся массы тел людских.

Стража вдоль дощатого пути свободно вздохнула, по-прежнему в два ряда стала… И по настилке прошел весь поезд до самого Лобного места.

Но не даром обошлось это чудо толпе.

Вопли, крики в ней послышались, особенно из задних рядов. Все больше женские голоса, детские вопли. Конечно, бабы всегда любопытством отличаются. И нельзя бы им, а они тут как тут. И с детьми, если не на кого малышей дома оставить. И немало жен, детей, стариков слабых, даже сильных мужиков здесь в этот миг было подавлено.

Так и остались они, стоя в толпе, раздавленные, недвижные, бездыханные, и стояли до конца. Живые соседи не могли их вынести прочь, ни сами с места двинуться.

Больше тысячи человек на площади и в переулках бездыханными подняли, когда понемногу потом толпы разошлись. Но это – потом было.

А теперь – юный царь стоит на площади, окружен всей блестящей дружиной своей, ближними князьями, боярами и опальниками прощеными, всеми маститыми, степенными думцами, священством, дьяками, писцами – сынами поповскими и дворянами, боярскими детьми… Митрополит-владыка, поэт-художник Макарий, рядом с царем, в облачении святительском, почти не уступающем в блеске царской ризе парчовой и бармам тяжелым, украшенным каменьями, образами златоковаными, финифтяными.

Только в шапках у них и разница.

Клобук белый на Макарии.

Сияющий царский, прадедовский венец на Иване.

А очи у обоих – у старика и юноши – сейчас одинаково почти чистым, хорошим, святым огнем горят… огнем святой радости, огнем восторга душевного.

Сильвестр, духовник царя, Адашев, друг его, в первых рядах стоят, глаз с царя не сводят.

И царь часто оглядывается на них, пока бирючи кричат, приставы хлопочут: народ к молчанью, к порядку призывают.

И второе чудо совершилось. Тихо стало на площади.

Так тихо, что слышно каждое слово, слетающее с губ царя… Слышен и гул далеких масс народных, куда не дошло еще слово государево:

– Тихо стоять и молчать! Слушать речи царские!

Говорит Иван… Не совсем внятно сперва… Волнуется очень… Правда, много лет он в уме каждое слово такой всенародной речи обдумывал… И теперь много раз, составляя ее, записывал, переписывал вновь, как «Отче наш» учил… А волнуется… Русь перед ним стоит и слушает… Чутко внемлет земля слову царскому.

Попы, с крестами стоящие, совершили молебен.

Поклонился царь митрополиту и заговорил:

– Отче господине, внемли чаду своему духовному. Молю тебя, святый владыко! Будь мне помощник и любви поборник. Знаю аз, что ты добрых дел и любви желатель! И ты знаешь сам и ведаешь, что я после отца своего остался четырех лет, осьми годов – после матери. Родственники мои небрегли о мне, а сильные бояре и вельможи обо мне не радели, самовластны были. Сами себе саны и почести похищали моим именем, во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись. Аз же – яко глух и не слышах, и не имый во устах своих обличения, по молодости своей и по беспомощности! А они властвовали!

О, неправедные лихоимцы, и хищники, и судьи неправедные! Со мною вместе и земля вся от злобы вашей страждала!

Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя?! Колико крови благородной и всяческой от вас проливалося?! Я же чист от крови сей. Вы, злобники и прельстители лукавые, от Господа Бога ожидайте воздаяние свое…

Толпа, ближние ряды ее, сначала с любопытством только слушавшие, стали уже волноваться, проникаясь огнем речи царской.

Иоанн продолжал:

– Думал я прежде мстить вам опалами и казнями. Теперь, егда смягчил, просветил Всесильный душу мою, егда сломил Царь Царей земную, тщетную гордыню мою, – хочу, по завету Христову, простить и сим врагам моим, о чем и повещаю в сей миг всенародно, торжественно…