Петр Краснов - Атаман Платов (сборник)

Был чудный ясный день; солнце яркими лучами освещало большую комнату. Он приподнял голову… То же грустное и ласковое лицо, что преследовало его в бреду, что смешивалось с образом Ольги и то радовало его, то беспокоило своим присутствием, было перед ним. «Кто она?» – подумал он, но лень размышлять, свойственная всем выздоравливающим от сильной болезни, овладела им. Он закрыл глаза. Ему было хорошо. Боль прошла, но во всем теле чувствовалась слабость, хотелось лежать, дышать, хотелось есть, хотелось жить. Коньков опять открыл глаза и стал внимательно озираться. Особенно привлекла его наблюдения молодая женщина. Она то подходила к мраморному камину, смотрела на изящные, в стиле Louis XIV часы, то приближалась к его постели, осторожно просовывала руку под подушку и, подняв вместе с нею Конькова, подносила ему лекарство, заботливо оправляла одеяло и приглаживала мягкой и нежной рукой непокорные волосы. Трогали Конькова ее ласки и заботы, он с благодарностью смотрел на нее и задумывался. Память быстро восстановлялась.

«Да, они стояли в Бейерне, на берегу Рейна, он поехал на ту сторону, еще Рычнев, казак, вез его и его лошадь на пароме, и он разговаривал с ним. Потом… потом ему, очевидно, сделалось дурно, и он попал Бог весть как в чей-то дом… Чей это дом? Эта женщина не немка… Она слишком стройна, слишком изящна, чтобы походить на тех, которых он наблюдал и в Мейсене и везде по Силезии и Саксонии. И убранство не немецкое… Вон на той стене висит портрет… Желтые этишкеты крупными кистями падают на грудь, художник не пожалел краски, и рефлексы пуговиц ярко горят. И лицо, с рыжеватыми усами, с правильными чертами ему знакомо… Где он видал его?» Коньков всматривается в сурово сдвинутые брови… Он слабо вскрикивает и падает на подушки. Коньков узнал его…

И опять тяжелый сон, сон перед кризисом.

Проснувшись при свете догорающего дня, он увидал опять ту же женщину. Люси сидела у окна и читала книгу. Солнце золотило ее профиль и придавало необычайную нежность очертаниям ее лица. Волосы были светлые, золотистые, нос прямой, с тонкими подвижными ноздрями, губы чуть пухлые, нежные и свежие. Во всей ее чуть согнутой фигуре, в ее платье, с высоко поднятой талией, отчего ноги казались длинными и выигрывалось сложение, разлито было необыкновенное очарование.

Долго смотрел Коньков на это лицо, и тяжелые думы бороздили его мозг.

За что? За что ходит, лечит, ухаживает за мной эта женщина, сестра, а может быть, жена того несчастного, который пал жертвой моего увлечения, опьянения атакой!

«О, та Lucie bien aimee!» – вспоминался ему подавленный стон убитого лейтенанта…

Да, это Люси! Это, наверное, она…

Чувство благодарности наполняло его сердце, ему хотелось проверить себя.

Опершись руками на подушку, он сел. Молодая женщина беспокойно оглянулась и подошла к нему.

– Кто вы? Зачем вы выходили меня с такой лаской и заботливостью, меня, вашего врага? – сказал он.

– Молчите, – тихо и кротко ответила она. – Вам запрещено говорить. Вы приехали больным и изнуренным в мой дом, а я считаю священным долгом оказывать помощь не только другу, но и врагу. Было бы жестоко оставить вас на произвол судьбы, изнуренного и больного…

– Но я казак…

– Я много читала про казаков. Я не думаю, чтобы вы злом отплатили мне за мои заботы.

Коньков помолчал немного. Потом, как бы собравшись с силами, он тихо произнес:

– Вас зовут Люси де-Шамбрэ?

Удивление появилось в ее глазах, она молча кивнула головой.

– Ваш муж, польский улан корпуса графа Турно, убит двадцать седьмого июня под Кореличами?

Слезы показались в ее глазах.

– Откуда вы это знаете? – спросила она.

Он показал глазами на темный портрет, по которому скользили лучи догоравшего солнца, и с мучительной грустью тихо произнес: «Убил вашего мужа».

Мертвая тишина воцарилась в комнате. Роковая тайна открылась. Вот почему Занетто, а не другая лошадь привезла казака, вот почему и сам казак очутился в ее доме. Люси вздрогнула и побледнела, она пошатнулась, но, ухватившись за спинку стула, удержалась и, не промолвив ни слова, вышла из комнаты.

Коньков сильно взволновался. Он хотел было встать и последовать за нею, но удар был слишком силен для его только что начавших возвращаться сил: все помутилось в его голове, и он упал на постель.

На другой день, когда Коньков очнулся, он опять нашел Люси у своего изголовья.

Глаза ее были заплаканы, в лице были следы бессонной ночи; но взор был спокоен и ласков.