Петр Краснов - Атаман Платов (сборник)

– Учили не тому, что нужно-о… – протянул иронически папа. – Мы знали и учили всегда, что 2×2=4. Это было и будет! А они хотят доказать, что 2×2 не 4, а 5. Вера, мол, глупость. Царь – деспот, отечество – тюрьма для жидов и социалистов… Все это нужно похерить, чтобы дать место свободе, равенству и братству… Чтобы вот эти сюсюколы критиковали учителей и отцов, – указал папа на Мишку. Тот вспыхнул.

– Чтобы отцов укоряли дети. Чтобы Царя обратили в куклу на манер английского короля, а Бога чтобы упразднили вовсе, по примеру французов… Свобода совести… Значит, по-ихнему, долой всякие стеснения. Долой церковь и да здравствует Мулен-руж…

Я с удивлением смотрел на все происходящее. Когда я кончал военное училище, все было тихо, все было ясно, все шло по раз заведенному порядку. Теперь же начался какой-то кавардак. Люди стали злы и недоверчивы. Политика заполнила все уголки жизни и стало до жути неприятно. Чувствовалось, что старое рушится, а новое даже и не намечалось.

Если бы не твердость армии, то вся Россия уже превратилась бы в ад, где царили бы и бесчинствовали Емельки Пугачевы, Стеньки Разины и их енералы с рваными ноздрями. Сопливым революционерам не сдержать эту мужицкую ораву, способную лишь на бунт бессмысленный и беспощадный, как сказал наш великий Пушкин. Слова гения всегда гениально коротки и гениально верны.

Не будь так крепок лейб-гвардии Семеновский полк, не будь так непоколебимо верны его офицеры и генерал Мин, – то черт знает что произошло бы… Зверство революционеров только и можно потушить жестокими мерами. Действие равно противодействию.

И я поддержал папу, рассказав, что видел и пережил сам, про все бесчинства и убийства, совершенные толпой по науськиванию революционеров. Оля молча слушала, потом и она перешла на нашу сторону. Все же мы были ее, свои и родные, а эти революционеры – далекие и чужие. Она-то и перешла на нашу сторону, может быть, лишь потому, что жалела нас, видя нас в опасности.

Но все же и у нас в семье, а еще больше всюду кругом чувствовалось какое-то сомнение: кто прав ?.. Очень сильно уже была отравлена публика либерализмом, культивируемым со времен «Горе от ума» и слабых декабристов.

На первый день Пасхи к нам пришли с визитом Кутуковы, – но только одна молодежь. Детям, очевидно, не было никакого дела до ссоры отцов. И наша семья и Кутуковы были уже приверженцами новых идей. Все обвиняли нашего отца в консервативности, и это соединяло детей. Мои сестры хотя и не восставали еще совершенно открыто против отца, но не стеснялись громко осуждать его взгляды, когда папы не было дома. Кутуковы были все поголовно настроены революционно, несмотря на то, что старшие сыновья учились в кадетских корпусах и собирались идти на военную службу.

Володин товарищ, юнкер Кутуков, был совершенно испорчен. Он очень плохо учился, как и Володька. Много пьянствовал. Высказывал подчас крайние взгляды и был не прочь поспорить на политические темы. Но когда дело дошло до кадетского корпуса и военной службы, – вступался за них. На этой почве у него и у Володьки нередко выходили столкновения с их приятелями гимназистами. Те укоряли обоих, что кадеты неучи, ничего не читают и совершенно неразвиты умственно.

– Зато мы развиты физически, – возражали и Кутуков, и Володька. – Мы ловчее вас во всем и, если уступаем в начитанности, то не уступим в силе и ловкости.

– Ерунда, – спорили гимназисты, – мы тоже занимаемся гимнастикой, и у нас есть силачи, которые одолеют вас шутя.

Спор разрешился просто. Кутуков предложил гимназистам помериться с ним силой. Гимназисты согласились и выставили против него самого сильного своего семиклассника. Однако Кутуков постарался и в кровь разбил силача. Так разбил, что тот запросил пардону. После этого гимназисты признали их превосходство.

Но Кутуков был и на самом деле мало развит духовно. Он говорил теперь лишь о борьбе, – как раз в ту Пасху был в Рязани цирк и борцы, – об их мускулах, об их победах и поражениях. Меня это мало интересовало. А визит затянулся долго. Юнец сидел и попивал вино, которое я из вежливости подливал ему в стакан. Мы были с ним на ты и считались приятелями. Сестры Кутукова уже ушли, а он все еще сидел. Мне стало даже неловко перед папой, что я, старый офицер, и пьянствую с юнкером. Чтобы прекратить это, я предложил пойти погулять.

– Отличное дело, – развязно сказал юнец. – Идем!

Погода была великолепная, – русская Пасха, – и мы направились на главную улицу, где обычно происходило гулянье; а теперь, по случаю праздника, там шла сплошная стена, часть публики даже шагала прямо по мостовой. Кутуков кланялся на обе стороны. Он знал тут всех. Вино развязало ему язык, и он болтал без умолка.