Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

Сети располагаются так, что зверь, преследуемый криками людей, запутывается в них, сначала пробежав мимо охотников, поставленных в засаду впереди.

Охота начинается. Управляющий-поляк, верхом, в клеенчатом колпаке, похожем по форме на каску, держа в руке багор, который то опускается до земли, то поднимается над его головой, ездит взад и вперед в галоп и – ничего не делает.

Я заряжаю ружья, поправляю мою охотничью сумку, в которой находятся носовой платок и пара перчаток, откашливаюсь – и я готова.

И вот я осталась одна в лесу, с заряженным ружьем в руках, с ощущением сырости в ногах, насквозь проникнутая холодом. Мои стальные каблуки уходили в мокрую землю, что усиливало ощущение холода и мешало ходить. Как вы думаете, что я делала, когда осталась одна? О, это очень просто. Сначала я посмотрела, не видно ли чего среди деревьев, – и увидела серое, холодное небо, потом я посмотрела вокруг себя – и увидела высокие деревья, без листьев, а затем, заметив на земле шинель отца, я легла и стала думать. Тут я почувствовала что-то теплое рядом со мной… Оборачиваюсь. Господи! Три кротких и ласковых собаки: большая черная собака и две маленьких – Жук I и Жук II.

Наконец я услышала выстрел: то был сигнал. Раздались крики мужиков издалека. По мере того, как они приближались, мысли мои разлетались, и, когда мужики были настолько близко, что я могла чувствовать волнение от приближающихся криков толпы, я вскочила на ноги, бросилась к ружью и насторожила уши. Крики все приближались: я слышала, как ударяли баграми по ветвям, чтобы усилить шум. Каждую минуту мне казалось, что я слышу треск в кустарнике (волки любят густые места).

Крики становились сильнее и сильнее, и, когда я увидела людей, сердце мое неровно забилось, я даже вздрогнула, но люди никого не гнали перед собой, сети были пусты: в них нашли только несчастного зайца, которого великан Каменский уложил на месте, толкнув его ногой.

Все поздравляли друг друга с общей неудачей и в довольно веселом настроении направились к долине, где под стогом сена или соломы расположились есть соленые припасы и пить водку. Мужиков угощали жареной бараниной, пирогами и водкой.

Эти добрые полулюди с любопытством рассматривали меня – не то женщину, не то мужчину, или скорее женщину, которая улыбалась им во весь рот. Отец говорил с ними о законах, касающихся лошадей; я думала, что он говорит с ними о Сербии.

Отдохнув, мы опять углубились в лес, но, так как вместо волков загоняли зайцев, пришлось ходить, ходить, ходить, следовать за двадцатью девятью собаками, за которыми шел охотник, присланный вчера князем Кочубеем.

Показалось солнце, и я бы развеселилась, если бы сырость не сменилась усталостью. Проходив два часа, мы не видели даже заячьего хвоста. Это вывело меня из себя, и, отыскав нашу коляску, я возвратилась с отцом, «аl paterno tetto». Я приказала натереть себя духами, оделась и сошла вниз к другим, которые принесли трех зайцев. Я была очаровательно красива (говоря относительно, насколько я могу быть красивой), но совсем напрасно: ни один из этих уродов не похож на человека.

С крестьянами я разговорчива и держу себя просто; с равными мне по образованию я довольно мила, кажется, но с этими олухами! Во избежание разговоров с ними я начала играть в карты и проиграла около сотни франков великану.

Сели играть опять, а я пошла в библиотеку писать письмо в Петербург лошадиному барышнику. Как будто имея на то причину, князь последовал за мной, попросил позволения поцеловать мне руку, которую я дала ему даже без особенного отвращения, посмотрел на меня, вздохнул и спросил, сколько мне лет.

– Шестнадцать.

– Когда вам будет двадцать пять, я буду за вами ухаживать.

– Очень хорошо.

– И тогда вы оттолкнете меня, как теперь.

Этот блестящий день закончился концертом на лестнице. Мой голос, т. е. половина моего голоса, изумил их, но мне кажется, что они в этом ничего не понимают и восхищаются наудачу.

23 сентября

Отец позвал меня в галерею посмотреть на деревенских новобрачных, которые пришли к отцу с поклоном. Свадьба была вчера. Муж одет, как обыкновенно: сапоги до колен, темные шаровары и свита, род верхнего платья, собранного у пояса, из коричневого крестьянского сукна; от вышитой рубашки видна только грудь, на месте петлицы – цветной бант.

Женщина в юбке и в «корсетке», похожей на мужской жилет, но из более светлой материи. Голова ее не убрана, как у девушек, цветами и лентами, а повязана шелковым платком, так что закрыты волосы и даже весь лоб, а уши и шея открыты.