Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

Я только что посмотрела в окно. Бесконечность утомляет взор. Это полное отсутствие холмов, эта равнина представляется мне вершиной горы, которая возвышается над всею вселенной.

Шоколад очень тщеславный мальчик.

– Ты мой курьер, – сказала я ему, – ты должен говорить на нескольких языках.

Мальчик отвечал, что говорит по-французски, по-итальянски, по-ниццарски, немного по-русски и что он будет говорить по-немецки, если я соглашусь научить его.

Он пришел весь в слезах, сопровождаемый смехом Амалии, и стал жаловаться на то, что хозяин указал ему постель в той комнате, где уже поместился какой-то торгаш.

Я приняла серьезную мину и сделала вид, будто нахожу вполне естественным, что его поместили вместе с торгашом. Шоколад так плакал, что я начала смеяться и, чтобы его утешить, велела ему прочесть несколько страничек всемирной истории, купленной специально для него.

Этот негритенок забавляет меня – это живая игрушка: я даю ему уроки, учу его прислуживать, выслушиваю его капризы – словом, это моя собачка и моя кукла.

Мне положительно нравится жизнь в Эйдкунене; я занимаюсь воспитанием молодого Шоколада, который делает огромные успехи в нравственности и философии.

Сегодня вечером он отвечал мне Священную историю; дойдя до того места, где рассказывается о предательстве Иуды, он в трогательных словах передал мне рассказ о том, что Иуда продал Спасителя за тридцать сребреников и выдал его страже поцелуем.

– Шоколад, друг мой, – сказала я, – согласился ли бы ты продать меня врагам за тридцать франков?

– Нет, – отвечал он, опуская голову.

– А за шестьдесят?

– Также нет.

– А за сто двадцать?

– Тоже нет.

– Ну, а за тысячу франков? – продолжала я допрашивать.

– Нет, нет, – отвечал Шоколад, теребя край стола своими обезьяньими пальцами, не поднимая глаз и шевеля ногами.

– Ну, Шоколад, а если бы тебе дали десять тысяч? – ласково настаивала я.

– Тоже нет.

– Славный мальчик! Но если бы тебе предложили сто тысяч франков? – спросила я для успокоения совести.

– Нет, – сказал Шоколад, и голос его перешел в шепот, – я взял бы больше…

– Что?!.

– Я взял бы больше.

– Ну, милый человек, скажи, сколько же, говори же! Два, три, четыре миллиона?

– Пять или шесть.

– Несчастный, – вскричала я, – разве не все равно продать за тридцать франков или за шесть миллионов?

– О, нет! Когда у меня будет столько денег… Другие ничего не посмеют мне сделать.

И, вопреки всякой нравственности, я упала на диван, разражаясь смехом, а Шоколад, довольный произведенным впечатлением, удалился в другую комнату.

Но знаете ли вы, кто приготовил мне обед? Амалия. Она зажарила двух цыплят, а то я просто умирала с голоду; что же касается жажды – нам подали бутылку невозможного шато-лароза.

Нет, право, странно: это Эйдкунен! Увидим, что-то будет в России.

1 августа

Я хотела бы опять приняться за рыцарский роман; тот, который я начала, брошен на дно белой шкатулки.

Мы с тетей все еще в гостинице Эйдкунена и ждем приезда моего многоуважаемого дядюшки.

Мне надоело сидеть взаперти, и около половины девятого я сама пошла на станцию к поезду, а так как мне сказали, что мои часы идут на несколько минут вперед, то я отправилась погулять с Амалией.

В Эйдкунене есть хорошенькая аллея, хорошо вымощенная и тенистая, с маленькими домиками по сторонам; тут есть даже два кафе и нечто вроде ресторана. Свисток поезда раздался во время моей прогулки, и, несмотря на мои маленькие ноги и большие каблуки, я пустилась бежать через огороды, через кучи камней, через рельсы, чтобы только поспеть к поезду и – напрасно!..

Что же это думает мой прекрасный дядюшка?

2 августа

В ожидании других огорчений у меня начинают падать волосы. Кто этого не испытал, тот не может понять, какое это для меня горе!

Дядя Степан телеграфирует из Конотопа, что выезжает только сегодня. Еще сутки в Эйдкунене – как вам это нравится? Серое небо, холодный ветер, несколько бедных евреев на улице, стук телеги от времени до времени и всевозможные невыносимые беспокойства!

Сегодня вечером тетя заговорила со мной о Риме… Давно уже я не плакала – не от любви, нет! Но от унижения при воспоминании о нашей жизни в Ницце, которую я оплакивала еще сегодня вечером!

4 августа

Вчера в три часа я пошла к поезду, и, к счастью, дядя был там. Но он мог остаться только на четверть часа: на русской границе, в Вержболове, он с трудом добился позволения приехать сюда без паспорта и должен был дать честное слово одному из таможенных чиновников, что вернется со следующим же поездом.