Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

Мы уселись в маленькой угловой гостиной. Я разговаривала, читала стихи, пела, рассказывала все, что только возможно было рассказывать. Словом, если бы это случилось в большом обществе, меня бы высоко превознесли.

Эти дамы смеялись, удивлялись, восхищались. M-me де М. негодовала на то, что мы поселились в Ницце.

– Это жалкая дыра, – сказала она, – какой узкий горизонт! Как все здесь ничтожно! Тогда как в Париже с вашим состоянием и с такой дочерью…

– Но, madame, – сказала я, – иностранцам очень трудно попасть в парижское общество.

– Совсем нет! Если бы у вас там было всего только трое друзей: один в финансовом мире, другой – в мире аристократическом и третий – в артистическом! Тогда у вас вырос бы салон на редкость. Кроме того, вы понимаете, mesdames, с этой девочкой, такой прекрасной и, особенно, такой образованной… Ведь это встречается так редко – посмотрите на американок! Но такое образованное, такое остроумное дитя… Своей оригинальностью, своей увлекательностью, и с этим умением говорить… Да уверяю вас, к концу первого же года она сделается центром парижского общества. О это несомненно! Вы очутились бы в самом центре Сен-Жерменского предместья… Вы сделали бы блестящую партию!

– О! Нет, – отвечала я, – я не хочу; я хочу сделаться певицей!.. Знаете, милая графиня, надо сделать вот что: я оденусь бедной девушкой, а вы с тетей отвезете меня к лучшему профессору пения здесь, в Париже, как итальяночку, которой покровительствуете и которая подает надежды сделаться певицей.

– О! О!

– Потому что, – продолжала я спокойно, – это единственное средство узнать правду о моем голосе. У меня есть одно прошлогоднее платье, которое произведет такой эффект! – договорила я, то подбирая, то вытягивая губы.

– В самом деле, конечно, вот прекрасная мысль!

Боже мой! Какая мысль тревожит меня? Париж, да, Париж! Центр ума, славы! Центр всего! Париж! Свет и тщеславие! Голова кружится.

Боже мой! Дай мне такую жизнь, какой я хочу, или пошли мне смерть…

14 июля

С утра я тщательно оберегаю свою особу, ни разу не кашляю громко, не двигаюсь, умираю от жары и жажды, но не пью.

Только в час я выпила чашку кофе и съела яйцо, но такое соленое, что скорее это была соль с яйцом, чем яйцо с солью.

Я уверена, что соль полезна для гортани.

Наконец мы отправляемся, заезжаем за графиней и подъезжаем к № 37, Chaussee d’Antin, к Вартелю, первому парижскому профессору.

Графиня М. была у него и говорила об одной молодой девушке, которую особенно рекомендовали в Италии и о которой родители хотели знать, чего можно ожидать в будущем от ее голоса.

Вартель отвечал, что будет ждать ее завтра, и только с большим трудом достигли того, чтобы он назначил это свидание в четыре часа.

Нас ввели в небольшую залу, примыкавшую к той, где находился учитель, в это время дававший урок.

– Ведь в четыре часа, – сказал какой-то молодой человек, входя.

– Да, monsieur, но вы позволите этой молодой девушке послушать?

– Конечно.

В продолжение часа слушали мы пение англичанки; голос гадкий, но метода! Я никогда не слыхала, чтобы так пели.

Стены той комнаты, где мы сидели, увешаны портретами известнейших артистов, с самыми сердечными посвящениями.

Наконец бьет четыре часа, англичанка уходит; я чувствую, что дрожу и теряю силы.

Вартель делает мне знак, означающий: войдите! Я не понимаю.

– Войдите же, – говорит он, – войдите!

Я вхожу в сопровождении моих двух покровительниц, которых я прошу вернуться в маленький зал, потому что они меня стесняют, и действительно мне очень страшно.

Вартель очень стар, но аккомпаниатор довольно молод.

– Вы читаете ноты?

– Да.

– Что вы умеете петь?

– Ничего, но я спою гамму или сольфеджио.

– Попробуйте сольфеджио, m-r Chose. Какой у вас голос? Сопрано?

– Нет, контральто.

– Посмотрим.

Вартель, который не встает с кресла, сделал знак начать. Я начала сольфеджио, сначала дрожа, потом с досадой и довольная собой в конце. Я не сводила глаз с длинной фигуры учителя. Это удивительно.

– Ну, – сказал он, – у вас скорее меццо-сопрано. Это голос, который будет увеличиваться.

– Что же вы скажете? – спросили обе дамы, входя.

– Я скажу, что голос есть, но вы знаете, надо много работать. Это голос совсем молодой, он будет расти, наконец, он будет следовать за развитием молодой девушки. Ест материал, есть орган, надо работать.

– Так что вы думаете, что это стоит труда?

– Да, да, надо работать. О да, надо работать!