Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

– Хотите, я вас подстригу, у меня рука легкая!

Все смеются, но он тотчас же соглашается; мать его приносит накидку, мама приступает к делу и выходит из него с честью. Я тоже хотела стригнуть один разок, но это чудовище говорит, что я выкину какую-нибудь глупость, и я льщу ему, сравнивая его с Самсоном, остриженным Далилой! Это моя следующая картина.

Он усмехается.

Брат его предлагает также подрезать бороду и приступает к этому с благоговением, медленно, с несколько дрожащими руками.

Это меняет его лицо, и он не кажется больше таким больным и изменившимся; мать издает радостные крики:

– Я опять вижу его, моего мальчика, мое милое дитя!

Что за славная женщина! Такая простая, добрая, преисполненная обожания к своему великому сыну… Такие славные люди.

6 июля

Я боюсь наскучить Бастьен-Лепажу. Я не чувствую, чтобы ему приятно было меня видеть, хотя он и любезен со мной.

Что-то, чего и сама не знаешь, какие-то мимолетные мерцания делают то, что ты завоевываешь себе доверие человека. Мне же этого не хватает. Он очень избалован; этот человек чересчур привык к людям, которые лежат у его ног. Как же тогда? Я и сама привыкла к тому, чтобы мою дружбу высоко ценили. А он такой крупный художник! Существо, стоящее неизмеримо выше других! Он знает, что я понимаю и боготворю его живопись. Я отправилась искать борцов в сопровождении Розалии. Кажется, борцы работают не под открытым небом, а в бараках, и специально по вечерам. Это меняет все, ибо я не хочу рисовать при вечернем освещении, уличные типы меня не занимают.

14 июля

Я начала курс лечения, которое должно восстановить меня. И я вполне спокойна. И даже живопись пошла лучше…

Общественная скамья на Boulevard des Botignolles или даже на avenue Wagram – всматривались ли вы в нее, с окружающим ее пейзажем и проходящими мимо людьми? Чего только не заключает в себе эта скамья – какого романа, какой драмы!.. Неудачник, одной рукой облокотившийся о спинку скамьи, другую опустивший на колени, со взглядом, бесцельно скользящим по поверхности предметов. Женщина и ребенок у нее на коленях. На первом плане женщина из простонародья. Приказчик из бакалейной лавки, присевший, чтобы прочесть грошовую газетку. Задремавший рабочий. Философ или разочарованный, задумчиво курящий папиросу… Быть может, я вижу слишком уж много, однако всмотритесь хорошенько около пяти или шести часов вечера…

Вот оно! Вот оно! Мне кажется, что я нашла; да, да. Быть может, я и не успею выполнить этой картины, но ум мой успокоился. И я готова прыгать на одной ножке.

Бывают, право, такие различные минуты; иногда я решительно ничего не вижу в жизни, а потом с новой силой вспыхивает любовь ко всему окружающему.

Это как бы нахлынувшая волна…

А между тем не произошло ничего, чему можно было бы радоваться. А! Ну, так вот же; буду находить веселые прекрасные стороны в самой моей смерти; я была создана для счастья, но…

15 июля

Итак, я возвращаюсь к своему прежнему проекту, который захватывает меня целиком каждый раз, когда я вижу весь этот люд на общественных скамьях. Всегда надо лучше брать для картины такие сцены или фигуры, которые не двигаются. Я, само собой разумеется, не ратую против воспроизведения движения в искусстве, но только сцены бурные не дают иллюзии и истинного наслаждения для публики утонченной. Эти руки, поднятые для удара и не двигающиеся, эти ноги, бегущие и остающиеся на том же месте, всегда производят какое-то тягостное впечатление, хотя это, может быть, и безотчетно. Бывают, однако, положения, очень оживленные, в которых можно предположить неподвижность на несколько секунд – этого уже достаточно… И в таких случаях всегда лучше брать момент, следующий за сильным движением, чем предшествующий ему. Так, например, «Жанна д’Арк» Бастьен-Лепажа: она услышала голоса, она бросилась куда-то вперед, опрокинув свою прялку, и вдруг остановилась, прислонясь спиной к дереву… Но взгляните на сцены, где поднятые руки как бы должны действовать , – это может быть очень сильно, но только никогда не даст полного удовлетворения.

Или вот, например, «Раздача знамен императором в Версале». Все бросаются, руки у всех подняты – однако это очень хорошо, потому что эти руки ожидали ; и это вас захватывает, трогает, волнение этих людей сообщается и вам, вы разделяете их нетерпение. Стремительность и движение тут поразительны, и именно потому, что можно представить себе момент остановки, когда все они замерли, момент, когда вы можете спокойно созерцать эту сцену, как нечто действительно существующее , а не простую картину.