Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

«Вольтер» печатает заметку в том же роде и отзывается обо мне, как и «Gaulois». Это главные органы.

«Journal des Artst», который печатает отчет «с птичьего полета», также называет меня. «Intransigent» в своей заметке отзывается обо мне тоже хорошо. Другие журналы тоже мало-помалу дадут свои отзывы. Только «Фигаро», «Gaulois» и «Вольтер» делают это в первое же утро выставки.

Довольна ли я? Это вопрос простой. Ни слишком довольна, ни слишком недовольна…

Довольна как раз настолько, что не прихожу в отчаяние, вот и все.

Я вернулась из Салона. Мы поехали туда только в полдень, а вернулись только в 5 часов, за час до окончания. У меня мигрень.

Мы долго сидели на скамейке, перед картиной.

На нее смотрят много. Мне было смешно, когда я думала, что все эти люди никак бы не подумали, что создатель этой картины молодая, элегантная девушка, которая сидит тут же, показывая свои маленькие и хорошо обутые ножки.

А! Это гораздо лучше, чем в прошлом году.

Что же это, успех? В настоящем, серьезном смысле, разумеется? Честное слово, почти что так.

Бастьен-Лепаж выставил только свою маленькую прошлогоднюю картинку: «Кузницу».

Он все еще не настолько здоров, чтобы работать. Бедный архитектор очень печален и говорит, что готов утопиться.

Я тоже печальна, и мне кажется, что, несмотря на мою живопись, на мою скульптуру, на мою музыку, мою литературу, несмотря на все это, мне кажется, что я скучаю.

1 мая

Отправляемся с Г. в Салон.

Салон! Действительно ли он становится с каждым годом все хуже и хуже или же это я делаюсь все прихотливее и прихотливее?

Прямо не на что смотреть. Эта громада картин без убеждения, без мысли, без души поистине страшна. Все это жалкая стряпня, за исключением большого декоративного аппарата Puvis de Chavannes. Этот человек в маленьких вещицах безрассуден, но его большие декоративные полотна прекрасны. Они переносят вас в какую-то чуждую вам, но очень поэтическую архаическую атмосферу. Притом вы не можете сказать, что это: рисунок, живопись или что-то другое, не от мира сего? Скажу еще, что я только начинаю его любить: это совсем новые пути. Видела еще портрет красавицы m-me Саржана. Портрет возбуждает огромное любопытство: его находят жестоким. На мой взгляд, это – сама правда, само совершенство. Он писал то, что видел. Прекрасная m-me страшна среди бела дня, ибо, несмотря на свои двадцать шесть лет, она румянится и белится. Гипсового тона белила придают ее плечам оттенок трупного цвета. К этому она еще красит свои уши в розовый цвет, а волосы в цвет красного дерева. Брови, цвета темного красного дерева, – две сплошные темно-бурые линии.

Моя собственная картина – в духе старой живописи. По крайней мере, мне так кажется. И затем я не вижу никакой необходимости дать что-нибудь новое? Что я могла бы изобрести нового в искусстве? Если не для того только, чтобы блеснуть, как метеор, то для чего же? Показать, что есть талант? Только всего? А затем что? Умереть, ибо умереть придется же обязательно. Жизнь же печальна, страшна, черна. Что предстоит мне? Что делать? Куда идти? Зачем? Быть счастливой – каким образом? Я устала, прежде чем сделала что-нибудь. Я воображением пережила все мирские радости, я грезила о таком величии, что теперь все то, что может выпасть на мою долю, будет или только близко к пережитой мечте, или далеко ниже ее.

Но тогда что же, что же?

Завтра, или послезавтра, или через неделю явится какой-нибудь пустяк, который совершенно изменит течение моих мыслей, а затем все это повторится сначала, а там дальше – смерть.

2 мая

Вчера вечером, вся еще погруженная в похоронные мысли, я все-таки отправилась к m-me Hochon, чтобы выслушать несколько похвал своей картине. Черное платье, декольтированный бархатный корсаж, кусок черного тюля, наброшенный на плечи, и фиалки на груди… Занимались музыкой. Массне играл и пел. Пел еще любезный, всегда восхищенный и восхитительный Каролюс Дюран. Там были г-да Флери, Моделэн Лемэр, г-да Франчези и Канробер. К столу меня повел маршал. Затем были еще живописцы: Мункачи с женой, Геберт и др… Надо, в самом деле, начать выходить: этот вечер в интимном кругу на меня хорошо подействовал.

Так как лил дождь, то я отправилась к Жулиану. Он говорит, что, пожалуй, не дал бы обеих рук за то, что я получу медаль, но полторы руки он готов поставить на карту, и что он не стал бы этого говорить, если бы не был почти уверен в успехе. Провела хороший вечер с Жулианом и Тони Робер-Флери. Флери говорит мне, что он подвел своего отца к моей картине, не говоря ему, кто ее написал, и его отец нашел ее tres bien, tres bien – именно так и сказал!