Николай Гоголь - Тарас Бульба. Повести из цикла «Миргород»

Эти симптомы – густая темная моча, кровотечения, постоянная жажда – очень похожи на те, что наблюдаются при хроническом отравлении ртутью. А ртуть являлась главным компонентом препарата каломель, которым, как известно из свидетельств, Гоголя усиленно пичкали доктора «от желудочных расстройств».

Особенность каломели заключается в том, что она не причиняет вреда лишь в том случае, если быстро выводится из организма через кишечник. Но это не произошло с Гоголем, у которого из-за длительного соблюдения поста в желудке просто не было пищи. Соответственно, старые дозы препарата не выводились, новые поступали, создавая ситуацию хронического отравления, а ослабление организма от недоедания и упадка духа лишь ускорили смерть.

Кроме того, на врачебном консилиуме был поставлен неверный диагноз – «менингит». Вместо того чтобы кормить писателя высококалорийными продуктами и давать ему обильное питье, ему назначили ослабляющую организм процедуру – кровопускание. И если бы не эта «медицинская помощь», Гоголь мог бы остаться жив.

У каждой из трех версий смерти писателя есть свои приверженцы и противники. Так или иначе, тайна не разгадана до сих пор.

«Скажу Вам без преувеличения, – писал еще Иван Тургенев Аксакову, – с тех пор, как себя помню, ничего не произвело на меня такого гнетущего впечатления, как смерть Гоголя… Эта странная смерть – историческое событие и понятна не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна – ее надо стараться разгадать… Но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает».

Во многом тайной за семью печатями являлась жизнь Гоголя. Еще таинственнее была его смерть. Но волшебная магия гоголевского слова живет и пленяет уже не одно поколение миллионов его читателей.

– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии? – Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой к отцу.

Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.

– Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, – продолжал он, поворачивая их, – какие же длинные на вас свитки! [1] верхняя одежда у малороссиян. (Прим. Н. В. Гоголя.) Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшися в полы.

– Не смейся, не смейся, батьку! – сказал наконец старший из них.

– Смотри ты, какой пышный! А отчего ж бы не смеяться?

– Да так, хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!

– Ах ты, сякой-такой сын! Как, батька?.. – сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад.

– Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого.

– Как же хочешь ты со мною биться? разве на кулаки?

– Да уж на чем бы то ни было.

– Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба, засучив рукава, – посмотрю я, что за человек ты в кулаке!

И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.

– Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! – говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. – Дети приехали домой, больше году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!

– Да он славно бьется! – говорил Бульба, остановившись. – Ей-богу, хорошо! – продолжал он, немного оправляясь, – так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! – И отец с сыном стали целоваться. – Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас [2] балбес. , что стоишь и руки опустил? – говорил он, обращаясь к младшему, – что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?

– Вот еще что выдумал! – говорила мать, обнимавшая между тем младшего. – И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!