Юзеф Игнаций Крашевский - Время Сигизмунда

– Quid est beania? – спросил снова старый depositor.

Но на это все молчали и он сам в сопровождении хора, имитирующего блеяние овец, изрёк:

– Beania est examen vel proba patientiae , потому что вы беаны, приступим тогда к очищению вас от вашей беании o portet enim beaniam in hirco deponere .

Сказав это, он поднял с возвышения три пары воловьих рогов, к которым были привязаны ремешки, и стал их прикреплять к головам беанов. Два помощника, крича и кружась, вскочили на возвышение и начали закреплять их на взъерошенных головах жаков. Мацек совсем не защищался и сам себе привязал огромные рога, а при виде этого странного наряда, снова притихшая на мгновение толпа начала визжать, петь и кричать.

– Притрите им рога, козлятам, пусть у них не растут высоко, притрите. Рогами бьют козы, жакам рога не пристали.

И их сильно толкнули, они даже упали на колени, а магистр depositor подошёл по очереди к каждому и тёр, пилил, потягивая за волосы, щипая за уши, до тех пор, пока привязанные рога не упали.

И на этом ещё не кончилось, ибо он громко спросил:

– Скажите мне, прошу, достаточно ли на этом?

– А! Магистр! Вот это грубияны! Нужно их опилить и обтесать, обрубить, перековать, переделать и умыть, а то на людей не похожи, а что говорить про жаков!

– Смотрите, – кричали они, подходя к возвышению и щипая, дёргая, толкая, нанося удары новичкам. – Кто это? Это маленькие птенцы? Это ли новорожденные барашки, или козлята? Это ослята? Или это неотёсанные колоды дерева? Беаны! Архибеаны!

– Ложитесь на пол, – воскликнул depositor , – вот так, и не двигайтесь!

– Как же вы легли? – закричали другие. – Лицом к нам, как в гробу, глазами наверх.

И мальчики повернулись снова и легли иначе, а depositor , выступив со своими, взял голос, беря в руки верёвку.

– Что будем делать с этими бездарными чурбанами? Это ничего! Возьмите их и обтешите, опилите, выгладите, выскоблите! Может быть, так будут на чего-нибудь похожи.

Тут началось настоящее мучение трёх жаков. Бросились к ним все, дёргая, нанося удары, толкая, разрывая. Одни стянули их верёвками как колоды дерева, другие будто бы обтёсывали, не без многочисленных существенных и болезненных ударов. Чем сильнее кричали и вырывались жаки, тем запальчивей, рыча со смеха, бросалась на них вся молодёжь. Мацек, который с покорностью и в молчании всё переносил, меньше страдал.

После обтёсывания, выскабливания и опиливания, о выполнении которых свидетельствовали многочисленные шишки, синяки и порванная одежда, взялись за бритьё. Посадили трёх беанов на три пенька, начали намыливать им головы и подбородки, вытирать грубым полотном, потом брить острым гребнем. Двоим более упрямым жакам отмыли вдобавок лицо смрадными помоями, за которыми ходили сами под стражей двух старших, а молодые ребята во время операции, щипая за бороду и подбородок, за шею и плечи, учили новичков причастиям.

Весь этот обряд продолжался довольно долго, бедным детям он показался веком, без конца. Мацек потихоньку спросил знакомого:

– Когда же это кончится?

– Имей терпение, недолго.

Но невзирая на эти обещания, после обтёсывания рогов, отпиливания, шлифовки, выскабливания, после бритья, умывания и партиципиях стали снова суетиться и готовиться к какой-то новой сцене.

Depositor растолкал толпу, сжавшуюся на подъёме, и подступил к жакам.

– Этого достаточно, – сказал он, притворяясь серьёзным, – прочь, прочь. Пусть всё-таки покажут, с чем пришли в школу, что умеют? Пускай что-нибудь напишут. Дайте чернильницу, перья, бумагу!

Затем один положил огромную чёрную чернильницу, заткнутую большой пробкой, другой – мощное незаточенное перо, третий – лист жёлтой и измятой бумаги. Кто-то из новичков начал как можно быстрее открывать чернильницу. Но, несмотря на то, что он использовал для этого всю оставшуюся от предыдущих пережитых испытаний силу, ничего не добился. Поскольку пробка, вытесанная вместе с чернильницей, была сделана специально для беанов. Смотря на усилия жака, толпа начала смеяться и кричать.

– Смотрите, ведь этот телёнок и чернильницу даже открыть не умеет! О, беанус!! О!

Другой жак, желая лучше порисоваться, схватил пробку зубами – новый смех, новая радость и шум.

Затем к Мацку подошёл депоситор.

– О! О! Этот, конечно, писать умеет, потому что у него даже какая-то бумага из кармана торчит, – и наклонился к мальчику, который беспокойно оглядывался, делая вид, что вытащил из его кармана бумагу, заранее приготовленную.