Август Стриндберг - Исповедь глупца

А Диана! Бледная супруга ночного светила, боящаяся дневного света и свирепая в своем вынужденном целомудрии; скорее мальчик, чем девушка, благодаря неправильности сложения, не могущая простить Актеону, что он застал ее во время купанья. Тип Дианы, может быть, и подошел бы, но не ее род! Будущее решит это! И это нежное тело, эти прелестные члены, эти изящные формы, эта гордая улыбка, эта скрытая под покровом грудь жаждали крови и тайных наслаждений? О, какая ужасная мысль!

В своих поисках я перелистал все художественные издания, собранные и хранимые в богатой королевской коллекции, рассматривает различные снимки целомудренной богини. Я делал сравнения, искал подтверждения своих взглядов, как ученый бросался с одного конца длинной залы на другой, потому что каждое сочинение делало ссылки на то или другое, и в этом прошло время до наступления рабочего часа, когда приход моих товарищей вернул меня к моим обязанностям.

Вечером я решил пойти в клуб к друзьям. Когда я вошел в лабораторию, меня встретили адским шумом, от которого у меня сразу повеселело на сердце. Посреди комнаты стоял в виде алтаря стол, украшенный черепом и огромным кубком с синильной кислотой перед ним.

Кругом стояли стаканы пунша, наполняемые из реторты; товарищи были уже несколько навеселе. После того, как мне подали дистилляционную колбу, содержащую около пол-литра, и я залпом опустошил до дна, все члены общества крикнули в один голос пароль клуба «Проклятье!», на что я отвечал, затянув известную «Песнь бездельника».

После этого введения поднимается всеобщий шум, ужасные крики, и, приветствуемый громкими восклицаниями, я произношу свою глупую речь. В высокопарных стихах с анатомическими выражениями восхваляется женщина, как олицетворение неспособности мужчин веселиться между собой.

Я опьянял себя гнусными речами, профанацией мадонны, болезненным результатом неудовлетворенных желаний. Вся моя ненависть против моего ложного божества прорвалась наружу, и я ощутил некоторое чувство горького утешения. Собутыльники мои, бедные малые, знающие любовь только по публичным домам, в восхищении слушают, как я мешаю с грязью женщину из общества, недоступную им.

Опьянение все возрастает. Мне приятно слышать мужские голоса после долгого нежного мяуканья фальшивой честности и лицемерной невинности. Словно снимаешь маску, отбрасываешь мнимую святость, прикрывающую ничтожество. Я вижу перед собой свое божество, как оно предается всем излишествам супружеской любви, только чтобы рассеять скуку мучительного существования. На нее, отсутствующую, изливаю я все низости, нападки, оскорбления, в слепой ярости, что я не обладаю ею, потому что я боюсь измены, несмотря ни на что.

Лаборатория является в эту минуту моему воспламененному взору, как чудовищная оргия всех страстей. Реактивные стаканчики на полках сверкают всеми цветами радуги: пурпурный свинцовой охры, оранжевый хромистого калия, желтый сернистой сурьмы, зеленый углекислой меди, синий медного купороса. Воздух отравлен табачным дымом и запахом аракового пунша, приготовленного с лимоном; он будит неясное воспоминание о счастливых землях; на расстроенном пианино терзают в неведомых тонах траурный марш Бетховена, так, что ритма поймать нельзя; бледные силуэты пьющих неясно, подобно теням, мелькают в сизых облаках дыма; золотая перевязь лейтенанта, черная борода доктора, череп с пустыми глазными впадинами, шум и крик, невероятная какофония – все вместе вызывает разные образы; все мешается в моем разгоряченном мозгу – и вдруг раздается призыв одним единодушным криком: «К женщинам!»

И все хором начинают петь: «Вино и любовь – вот истинная цель жизни!»

Мы хватаем пальто и шапки, и все общество отправляется на улицу.

Полчаса спустя вся банда сидит уже у женщин; заказывают ужин, зажигают огонь, и сатурналии начинаются живыми картинами…

Проснувшись поздно утром в своей комнате, я с удивлением почувствовал, что почти вполне владею собой. Нездоровые ощущения исчезли, и культ мадонны рассеялся, как дым, в наслаждениях этой ночи. Я смотрел теперь на мою любовь, как на слабость духа и тела – в то время оба казались мне имеющими одно значение.

Взяв холодную ванну и плотно позавтракав, я отправился на работу, довольный, что все кончилось так хорошо. Работа шла необыкновенно легко, и часы быстро летели.

Было уже половина первого, когда служитель доложил мне о приходе барона.