Борис Федоров - Князь Курбский

Владимир стоял среди суровых татар, готовых, по одному мановению военачальника, занести убийственное железо над своей невинной жертвой.

– Князь Курбский, я не ведаю, кто здесь первый воевода? – сказал Мстиславский.

– Тот, кого прошу я,  – отвечал почтительно Курбский.

– Ты просишь и повелеваешь! – воскликнул Мстиславский.  – Не я, но ты снял оковы с оскорбителя царского.

– В чем оскорблен государь?

– То царь и рассудит,  – сказал надменно Мстиславский,  – не имею времени с тобою беседовать.

Он повелел воинам наложить оковы на Владимира.

– А ты,  – продолжал он, обратясь к татарскому голове,  – как дерзнул преступить мои повеления, допустить снять с преступника цепи?

– Моя вина…  – едва мог промолвить татарин, преклонясь пред Мстиславским.

– Посмотрю я, кто с тебя снимет цепи,  – сказал Мстиславский и повелел заковать его.

– Если ты воевода, чтоб только налагать цепи,  – сказал Курбский,  – я не дивлюсь, что ты несчастлив в осаде Пайды. Нужно заслуживать любовь подвластных, чтоб легче было повелевать ими.

Мстиславский затрепетал от гнева; но укоризна была столь справедлива, что он смутился, не находя слов возразить. Басманов отвечал за него:

– Князь Андрей Михайлович, не тебе так говорить старейшему и саном и родом.

– Оскорбляя меня,  – сказал Мстиславский,  – ты оскорбляешь царя, который облек меня властью.

– Не думай, что мудрый царь оскорбляется правдой,  – сказал Курбский.

С этими словами он вышел из шатра; проходя мимо Владимира, он сказал:

– Терпи, добрый юноша! – и пожал его руку.

– Строптивый муж! – воскликнул Мстиславский.  – Царь смирит тебя и решит спор между мною и тобой.  – А ты, несчастный,  – сказал он Владимиру,  – сознайся в твоем преступлении.

Владимир молчал.

– Отвечай! – сказал Мстиславский.

– Отвечай, воевода тебя вопрошает,  – крикнул Басманов.

– Скажи вину мою.

– Говорил ли ты, что царя окружают клеветники? – спросил Мстиславский.

– Нет.

– Говорил ли ты, что Адашев невинен? – сказал Басманов.

– Говорил.

– Неразумный юноша, ты обличил себя в преступлении. Не развозил ли ты тайно грамот, оскорбляющих царское величество?

– Нет.

– Для чего же прибыл ты из Москвы?

– Служить государю в полках его.

– Так… Но ты доставил тайно возмутительную грамоту князю Андрею Курбскому.

Владимир пришел в смущение.

– Он молчит… он сознается,  – сказал Басманов.

– Я не предатель,  – сказал Владимир с негодованием,  – я не доставлял возмутительной грамоты.

– Утверди же крестным целованием, что ты не привозил никакого письма от Курлятева.

Владимир в смущении не знал, что отвечать, и поднял глаза на крест, висевший в углу шатра.

– Смотри,  – продолжал Басманов,  – целуй крест на том, что ты не привозил такой грамоты.

При сих словах он показал юноше список с того письма, с которым Владимир прибыл из Москвы к Курбскому; список доставлен был Басманову его лазутчиком.

Владимир с трепетом отклонил руку Басманова.

– Нет,  – сказал он,  – не погублю души моей на неправде! Я привез из Москвы грамоту от князя Курлятева князю Курбскому.

– Тайно?

– Что друг поверяет другу, то было и для меня тайной.

– Возмутительною?

– Нет! – перебил его Владимир.  – И присягну на Животворящем Кресте. Никогда бы добрая мать моя не отдала мне возмутительной грамоты…

Владимир остановился. Внезапная мысль, что мать его может подвергнуться опасности, охладила страхом его сердце.

– Итак, твоя мать передала тебе грамоту? – спросил Мстиславский.

– Она и Курлятевы издавна живут адашевским обычаем! – проговорил Басманов.  – Она проводит дни в посте и молитве, а дерзает на смуты и ковы…

– Боярин! – сказал Владимир.  – Есть Бог Всевидец! Страшись порочить безвинно.

– Безвинно! – воскликнул Басманов и указал Мстиславскому на то место грамоты, где Курлятев писал, что клеветники на Адашева и Сильвестра отравляли ласкательствами сердце Иоанна.  – Рассуди, князь! – прибавил он.  – Не хула ли на царя? Кто, кроме раба-возмутителя, дерзнет быть судиею государевой воли?

– Славные воеводы! Князь Курлятев не возмутитель, но верный слуга государю; с вами стоял за него в битвах Если осуждать каждое неосторожное слово в домашних разговорах, в беседе друзей, то кто не будет виновен пред Иоанном?

– Оправдай себя,  – сказал Мстиславский,  – а о других не заботься.

– Ужели не вступится за меня твоя совесть? Умоляю тебя, воевода! Не о себе умоляю, но о матери моей, пощади от скорби ее старость! Не ищи в простых словах злых умыслов, не преклоняй слух к наветам.