Пётр Полевой - Братья-соперники

– Тут всем у нас орудует князь Борис Алексеевич, – сказал Деревнин Украинцеву. – Царь Петр ему во всем верит и без его совета шагу не ступит. Только вот сегодня, из-за князя Василия, у него схватка и с царицей, и с братьями царицыными вышла… Те требовали, чтобы князя-то Василия к допросу притянуть да к розыску, а князь Борис уперся на том, что Оберегателя нельзя на одну лавку с ворами да с изменниками посадить… Спорили, спорили при самом царе, а тот все только слушал да хмурился; наконец говорит: «Я подумаю – пусть на посаде станет и без указу никуда не съезжает». Так и написали.

– А Нарышкины, значит, гриб съели? – сказал почти шепотом Украинцев.

– Еще бы! Где же им с князь Борисом тягаться? Он их проведет и выведет… Все ведь на нем держится! Да вот, кажется, и он сам…

Действительно, дверь отворилась, и князь Борис переступил порог кельи. Деревнин явил дьяка Украинцева, а Емельян Игнатьевич отвесил низкий и официальный поклон князю.

– Ты теперь ступай, – обратился князь Борис к Деревнину, – и ложись спать, пока есть время. За час до света приказано Шакловитого пытать – тебе там придется быть и его пыточные речи писать при боярине Тихоне Никитиче Стрешневе да при Никите Моисеевиче Зотове. А мы тут покамест с дьяком Украинцевым в сказках стрелецких да в докладных записях пороемся… Нам тут тоже на всю ночь работы хватит.

Когда Гаврило Деревнин ушел, Украинцев, пристально следивший за князем Борисом, заметил, что тот сильно чем-то встревожен и озабочен. Долго молчал он и хмурился, и все про себя какие-то думы обдумывал, видимо, что-то рассчитывая и взвешивая. Наконец он не вытерпел этой молчаливой внутренней работы и сказал с досадой:

– Врут они! Не дам я им съесть его! Пусть он на мою долю достанется… Без меня они небось проспали бы случай-то! Им, безродным, все равно чужую славу пятнать! А тут, если князь Василия в измене обвинят да к плахе приведут, – весь наш род навеки позором покроют. Нет! Не уступлю!

Украинцев почтительно слушал эти речи, не смея проронить ни слова: ему еще никогда не случалось видеть князя Бориса в таком сильном волнении…

– Послушай, Емельян Игнатьевич, ты человек умный и в делах бывалый! Рассуди, как тут быть? Да помни, что тут не об одной голове князя Василия дело идет – а о чести всех Голицыных! Научи, как мне поступить… Озолочу тебя – последнюю рубашку с тобою разделю…

– Готов и так все для тебя сделать, князь Борис Алексеевич, – живота не пожалею! Ты меня из потемок на свет божий вывел… Расскажи, государь, как тут поведено все дело?.. Авось один ум хорошо, а два лучше!

– Так слушай же! Да поклянись мне, что ты меня и на пытке не выдашь! – сказал князь Борис, хватая Украинцева за руку.

Затем князь Борис заглянул за дверь, убедился, что никто их не подслушивает, и, вернувшись к столу, сел и Емельяна Игнатьевича возле себя посадил. И повел он с ним вполголоса тайную беседу, которая затянулась далеко за полночь. В этой беседе Борис изложил Украинцеву свой план борьбы за князя Василия против Нарышкиных. Украинцев вполне одобрил его план, обещая содействовать ему своею дьяческою работою, своим знанием законов и юридических форм, своею долгою дипломатическою опытностью. Князь Борис закончил свою беседу словами:

– Участь князя Василия все равно решена… Ему теперь уже не подняться… И пусть поплатится опалой и разорением за все свои затеи, за то, что покрасовался да попраздновал, за то, что лукавил и кривыми путями шел… Пусть его и в ссылку ушлют: из всякой ссылки рано ли, поздно ли воротить его можно. А ведь уж из той дальной сторонушки, куда дорожка ельничком западала, его не вернешь! Да притом если в Разряде отметят в боярской книге под именем князя Василия, что он казнен за измену великим государям, тут уж всему роду позор вековечный… Всякий тебе этим глаза колоть станет. За что же мы-то все из-за него страдать будем неповинно?.. Так вот, Емельян Игнатьевич, ты так ухитрись о нем указ заготовить, чтобы в нем об измене – ни-ни!.. Ты и сам не хуже меня знаешь – изменник ли он.

На другое утро стало известно, что Шакловитый с первой пытки не сознался в тех обвинениях, какие на него взводили его же сообщники Обросим Петров и Кузьма Чермный, а между тем они с пытки не изменили ни единого слова в своих первоначальных показаниях. На боярском совете решено было подвергнуть Шакловитого вторичной и жестокой пытке; но когда ему это было объявлено, он молил избавить его от мучений, обещая представить царю самое полное и самое откровенное признание во всем, не щадя ни себя, ни других. Он знал, что его участь уже решена и все равно ему не избегнуть плахи… Но около юного царя вновь загорелся спор между князем Борисом и Нарышкиными. Спорили еще раз о том, не следует ли привлечь и князя Василия к допросу и к очной ставке с Шакловитым, прежде чем Шакловитый напишет свое последнее предсмертное показание. Спор длился почти весь день, и распря шла сильная… Но князь Борис, хорошо зная благородный характер своего царственного питомца, настаивал на одном: князь Василий в измене не виновен и с Шакловитым жил в постоянных неладах, и уж если его впутать в дело Шакловитого, то придется к этому делу привязать и еще одну особу, близкую великим государям. Во избежание этого князь Борис предлагал наказать князя Василия опалою и разорением и немедленно отправить его с семейством в ссылку: а если бы из дальнейшего розыска оказалось, что князь Василий также причастен к делу Шакловитого, то допросить его и усилить ему наказание можно и позднее.