Пётр Полевой - Братья-соперники

Царица глубоко вздохнула при этих словах; Троекуров и Нарышкин молчали. Князь Борис продолжал:

– И вот тогда уж нужно быть на все готовым… Тогда, пожалуй, и в борьбу с царевной придется вступить – в открытую. Да и бояться будет нечего: царю пойдет семнадцатый год, и уж правительнице делать будет нечего. А до тех пор нам надо поберечь себя и зорко смотреть за ними, чтобы какого дурна не прилучилось…

– Ну пусть так и будет! – сказала царица. – Я в тебя верю, князь Борис, и на тебя надеюсь.

– До конца живота, государыня, буду служить царю Петру и верою и правдою… И тамошние козни не упущу из виду: мне все известно, что там затевают (есть такой друг-приятель!). Вот только надо бы мне из стрелецких-то голов, что с Шакловитым водятся и шашни затевают… надо бы из них-то языка добыть… Да мы добудем!

Царица встала со своего места и вместе с боярами вышла из крестовой палаты в комнату.

– Что это за шум? Что за суетня на улице? – спросила она у окружающих, заглянув в окошко.

– А это, верно, привезли из села Измайловского то суденко, которое вчера отрыл там государь Петр Алексеевич в амбаре, – сказал, улыбаясь, Троекуров.

Не успел еще он досказать этих слов, как в комнату вбежал царь Петр Алексеевич и крикнул Льву Кирилловичу:

– Что ж, Левушка? Ты скоро ли? Ведь уж везут верейку-то – и мастера сыскали, который строил-то ее! Пойдем скорее!

Затем, впопыхах, подбежал к матери и сказал ей скороговоркою:

– Как спустим, матушка, да оснастим, какое будет судно – чудесное! Да мастер говорит, что надобно чинить его и конопатить… Дела пропасть! А немчин – старик такой хороший… Он умеет даже и большие корабли строить… Ну, Левушка, пойдем скорее.

И, схватив Нарышкина за руку, Петр мигом выбежал из комнаты. Царица печально и любовно посмотрела ему вслед.

– Вот тебе и царь! – сказала она с улыбкою, обращаясь к боярам. – Дитя сущее!.. Как ты его заставишь в думе-то сидеть?

– Великая государыня! – сказал князь Борис. – У царя Петра огонь в крови: куда его ни оберни, он все спалит! Он и в деле такой же, как в потехе… И на потеху смотрит как на дело. С ним шутить не приведи Господь! Вот почему я думаю, что надобно повременить и дать ему окрепнуть, окрылиться… А там и один всей землей управит!

Между тем как в Преображенском, по совету князя Бориса Алексеевича, принимались необходимые меры предосторожности на всякий случай , в стрелецких слободах в Москве замечалось какое-то довольно странное брожение. Во всех полках стрельцы собирались кружками, то около съезжих изб, то на улицах, перед домами зажиточных стрельцов, то у начальных людей. На всех этих сборищах из толпы заметно выделялись несколько задорных крикунов, несколько воротил, употреблявших, очевидно, чрезвычайные усилия на то, чтобы увлечь толпу, приманить большинство на свою сторону. Но горячие, запальчивые речи этих доморощенных ораторов, видимо, не производили ожидаемого действия: их выслушивали очень спокойно, в глубоком молчании, переминаясь с ноги на ногу, почесывая в затылке, вопросительно переглядываясь между собою, а затем, когда говоривший в толпе заканчивал и в заключение обращался к слушателям, ожидая одобрения или согласия, кто-нибудь из толпы непременно обращался к оратору с совершенно неожиданным вопросом:

– А великие государи о том ведают ли?

– Чего там ведают? – грубо и с досадою отзывался смущенный оратор. – Ну ведает один государь, а другой еще в малых летах!

– Какое там в малых! – отзывалось уже несколько голосов. – Чай, сам знаешь, что он уж, на Кокуй ездя, ни одной немке проходу не дает! Этого малого небось уж и женить пора бы!

– А ну вас к дьяволу! Пропадай же вы все пропадом! – выкрикивал выведенный из терпения оратор и, отвернувшись от товарищей, спешил удалиться, оставляя собранный им кружок в великом недоумении.

– Многие вот так-то плевелы в мире сеют, – отзывался кто-нибудь из толпы довольно угрюмо, – а меж великими государями ссоры заводят…

– Не доброе, братцы, дело учиняется быть у нас… – слышались голоса.

И кружок расходился, видимо, недовольный и сумрачно настроенный. Нежелание принять на себя деятельную роль в борьбе партий, сгруппировавшихся около Петра и Софии, высказывалось совершенно ясно. Стрельцы, проученные горькими разочарованиями прежних лет, очевидно, не доверяли ни Софье, ни Шакловитому, тем более что усердный приверженец царевны и его клевреты уж слишком явно вели дело к какому-то крутому перевороту, а стрельцы – народ зажиточный, торговый и промышленный – более всего боялись за свой достаток и старались охранить свое спокойное, вполне обеспеченное существование от всяких случайностей.