А. Шардин - Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

– Огнем не пытали?

– Никак нет, ваше высочество; к огню полагается на втором пристрастии прибегать, а в колодку и тиски ставил; рукито испорчены были, так, думаю, в ногах еще есть сила. Больше четверти часа держал, семь оборотов сделал!

– Ну что ж выяснилось?

– Двух новых участников открыли; велел взять. Завтра допрашивать буду. Еще, по доносу вашему высочеству князя Черкасского, подполковника Пустошкина велел арестовать; тоже экзаменовать завтра стану. Но чтобы было видно прямое, непосредственное участие принца Брауншвейгского, этого не могу еще сказать.

В продолжение всего времени Ушаков стоял навытяжку, тогда как Бирон сидел в своих высоких герцогских креслах, хотя Ушакову в то время было лет около семидесяти. Но старый петровский служака вида не подал, что это для него тяжело или обидно. Он стоял перед ним так, как не позволил бы себе требовать такой стоянки даже от своего крепостного лакея.

Бирону наконец самому стало совестно. Несмотря на все нахальство, на всю низость обычаев и понятий этой польско-немецкой полушляхты, этих княжеских дворецких и маршалов в домах и дворах польских магнатов и немецких баронов, из среды которой вышел Бирон, он понял, что неподобающе отнесся к старому, заслуженному генералу, тем более что этот генерал нужен. От него зависят допросы, стало быть, и раскрытие тех подпольных интриг, которых Бирон всего более боялся. «Для этих допросов, – думал про себя Бирон, – он незаменим по своему хладнокровию и навыку».

– Садись, Андрей Иванович, побеседуем! – сказал Бирон, стараясь держать себя на высоте владетельной особы.

Но Ушаков сделал вид, что не слышал последних слов, и остался в прежней позе.

Тогда Бирон почувствовал сам неловкость своего положения. Повторить своих слов ему не хотелось, а между тем не хотелось и отпустить старика в таком виде, что он может считать себя обиженным. Он решился вывернуться из этого положения лакейской фамильярностью. Подойдя к Ушакову, он взял его шляпу и проговорил:

– Идем завтракать, Ушаков; успокой герцогиню, скажи, что ничего особого нет, и все спокойно.

Но спокойно не было.

– До чего мы дожили? – говорил Аргамаков, поручик Преображенского полка. – Позор! Все русское царство на позор отдали! Лучше бы сам заколол себя, а не допустил бы до такого стыда нашего. И хоть бы жилы из меня тянуть стали, я говорить это не перестану.

На другой день Ушаков и тянул у него жилы, спрашивая у него, когда тот висел уже на дыбе, кто его подучал да с кем говорил. Аргамаков молчал.

С спокойной, даже как бы с соболезнующей улыбкой Ушаков приказал дать ему встряску и три удара. И когда в страшных болях в вывернутых руках, в нервных судорогах Аргамаков застонал, то Ушаков спросил опять:

– Говори, любезный Аргамаков, не мучь ни себя, ни нас; зачем ты говорил, когда тебя никто не подучал и ты ни для кого не старался?

– Сердце наболело, потому и говорил; родную землю жалко стало… вот что!

Его спустили с дыбы без чувств и не добились более ни слова.

Но подозрению Бирона была дана новая пища. Он имел уже основание подозревать родительницу императора и ее супруга в кознях против себя. Секретарь принцессы, Михайло Семенов, распространял слух, что указ покойной императрицы Анны о назначении регентства – подложный, и в этом деле оказались замешанными кабинет-секретарь Яковлев и адъютант принца Антона Петр Граматин.

Бирон поехал сам в Зимний дворец, где помещался император и жили его родители, принц и принцесса Брауншвейгские.

Это было рано утром. Герцог вошел во дворец в сопровождении генерала Бисмарка и двух адъютантов. Не говоря никому ни слова, он прямо прошел во внутренние покои принцессы. Разумеется, все преклонилось перед грозным и всесильным регентом. Пройдя приемные комнаты, в последней из них, перед самой спальней принцессы, он нашел принца Антона, в халате, переговаривающимся через щелку запертых дверей с любимицей принцессы Юлианой Густавовной Менгден.

Принц просил отворить, Юлиана не соглашалась.

– Нельзя к нам, никак нельзя! Мы только что заснули!

– Полноте, мадемуазель Жюли, отворите; вы вчера еще обещали; сказали, что сегодня будет можно!

– Никак нельзя, никак нельзя! Ведь я не знала, что принцесса сегодня всю ночь напролет не заснет.

– Да полноте же, ведь я на одну минуту…

– Ни на секунду нельзя! Вы только разбудите!

Дело в том, что принц спал у себя в кабинете и ему дозволялось приходить к принцессе только по утрам. Но часто, отправляясь утром, он находил двери спальни запертыми и должен был переговариваться с Менгден, которая всегда спала с принцессой на одной кровати.