Анни Безант - Исповедь

Мисс Марриат поселилась в очень живописном месте, в Ферн-Гиле, в Дорсетшэйре, на берегах Девона и жила там пять лет, составляя центр местной благотворительности. (Она завела воскресную школу, навещала бедных, помогая везде, где видела нужду, посылая больным пищу со своего стола. Характерно, что она никогда не дарила бедным альбомов с картинками, но откладывала часто во время обеда самые аппетитные куски и относила их больным, чтобы возбудить у них аппетит. Денег она почти никогда не давала, но находила поденную работу или старалась приискать постоянные занятия для нуждающихся в помощи. Очень требовательная к самой себе и непреклонная относительно всякой неустойчивости и нечестности в других, она оказывала хорошее влияние и тогда, когда вызывала любовь и когда внушала страх. Она принадлежала к одной из самых строгих евангелических сект. По воскресеньям не допускались чтения никаких книг, кроме Библии или религиозного журнала, но она все-таки старалась разнообразить этот день разными способами: общими прогулками по саду, пением гимнов, всегда привлекательных для детей, рассказами о миссионерских путешествиях Мофата и Ливингстона, столкновения которых с дикарями и с дикими зверьми были так же интересны, как повести Майн-Рида. Мы заучивали тексты из Библии и гимны, и одним из любимых развлечений были «Загадки из Библии», в роде описаний какой-нибудь сцены из Библии, которую нужно было узнать по описанию. Затем мы давали в свою очередь уроки в воскресной школе, потому что тетя говорила нам, что бесполезно учиться, если мы не будем стараться помогать тем, которых никто не учит. Уроки для воскресной школы тщательно приготовлялись по субботам; нам всегда внушали, что труд, отдаваемый бедным, должен стоить какого-нибудь напряжения тому, кто его отдает. Этот принцип, объясняющий для неё слова священного писания; «Отдам ли я Господу своему то, что мне ничего не стоит?» руководил всеми её словами и поступками. Когда во время какого-нибудь общественного бедствия, мы прибегали к ней с вопросом, чем бы мы могли помочь бедным, голодающим детям, она быстро отвечала: «чем бы вы пожертвовали для них?» И она прибавляла, что если бы мы захотели отказаться от сахара, мы бы сэкономили этим каждый по шести пенсов в неделю, которые и могли бы послать нуждающимся. Я не думаю, чтобы можно было преподать детям более здоровый урок, чем это самоотвержение для блага других.

Каждый день, по окончании уроков, мы устраивали всякого рода развлечения, длинные прогулки и катания верхом на маленьком пони, который очень любил детей; конюх учил нас крепко держаться на нем, какие бы капризы лошадка ни проявляла; в шумных пикниках, которые мы устраивали в живописных окрестностях Шармута, тетя была самым веселым товарищем. Трудно себе представить более здоровую обстановку, в физическом и духовном отношении, чем жизнь в этой тихой деревушке. А какую радость приносили с собой праздники! Как приятно было чувствовать гордость матери, имевшей хорошие сведения об успехах своей любимицы, как радостно было возобновлять знакомство с каждым закоулком в старом доме и саде!

Наклонность к мечтательности у ребенка ведет в интеллектуальном отношении к развитию воображения; по отношению же к религиозным чувствам в ней таится зародыш мистицизма, гораздо менее редкого среди детей, чем это многие думают. Но беспощадный материализм наших дней – не философский материализм немногих, а религиозный материализм большинства – вырывает нежные зародыши из детской души и накладывает повязку на глаза, которые без этого могли бы, быть может, видеть. Вначале ребенок не делает различия между тем, что он «видит» и что ему «кажется»; одно столь же реально для него, как и другое, и он играет с созданиями своей фантазии так же весело, как с живыми детьми. Я лично всегда предпочитала в детстве первых и никогда не знала, что такое одиночество. Но приходят взрослые, бесцеремонно врываются в самую средину сада, созданного воображением, топчут в нем цветы, разгоняют детей, населяющих его. и говорят своими громкими, резкими голосами: «не рассказывай таких небылиц, Анни, у меня от них мороз по коже пробегает, мама будет сердиться на тебя». Но это влечение было во мне слишком сильно, чтобы быть подавленным, и я находила себе пищу в волшебных сказках, которые я очень любила, и в религиозных аллегориях, которые казались мне еще более увлекательными. Как и когда я научилась читать – этого я не помню, потому что не вспоминаю времени, когда бы книга не была для меня предметом наслаждения. К пяти годам я уже, вероятно, свободно читала, потому что помню, как меня часто извлекали из под драпировки, в которую я любила завертываться с книжкой в руках, и как меня посылали идти играть, как подобает пятилетнему малышу. Я часто до того углублялась в книгу, что абсолютно не слышала, когда мое имя громко произносилось в комнате, так что меня часто бранили за то, что я намеренно прячусь, между тем как я в это время жила в волшебном мире или лежала, спрятавшись под спасительный капустный лист при приближении великана.