Игнатий Потапенко - Записки старого студента

– Слушайте, – сказала Лопатина, – я думаю, лучше будет, если вы уйдёте к себе.

– Что ж, если я вам так надоел…

– Ах, нет, не то… но мы с вами оба представляем две такие мрачные фигуры, что лучше нам провести вечер врозь…

– Я уйду! – промолвил Чигринский, – но ведь вы знаете, как мне будет грустно… Ведь вы знаете…

– Ах, знаю, знаю, знаю! – нервно заговорила Лопатина, – так ведь это же ничего не помогает. Вы влюблены в меня, да? Ну, это глупо!

– Почему же глупо? – спросил Чигринский.

– Да так, просто глупо, да и только! Вообще глупо быть влюблённым. Это детское занятие…

Чигринский встал и изобразил желание уйти. В это время в передней раздался сильный звонок, потом по коридору зашлёпала туфлями хозяйка, которая почему-то всегда была не одета и всю жизнь носила какие-то ночные костюмы. Может быть, это происходило оттого, что она ютилась в тёмной дыре, где можно было поставить только кровать, а все остальные углы отдавала жильцам. Ещё минута – загрохотал болт у двери, и затем в комнату протянулась рука, подававшая письмо.

Лопатина оживилась, вскочила с места, схватила письмо и с радостным криком открыла его.

– Вот кстати! – уже совсем, совсем другим голосом воскликнула она. – Оказывается, что сегодня вечеринка… Уж я не знаю какая. Вот тут написано на билете…

– Вам прислали билет? – спросил Чигринский.

– Да, вот посмотрите.

– Кто же это?

Он спросил это с каким-то новым оттенком в голосе: кажется, он ревновал Лопатину к тому, кто прислал ей билет.

– Право, не знаю! – промолвила Марья Петровна, но при этом взглянула на него искоса и заставила усомниться в том, что говорит правду.

– Значит, вы идёте?

– Гм!.. С кем же я пойду?

– Да, это вопрос! – промолвил Чигринский и отвернулся.

Может быть, он боялся именно тех слов, которые были тотчас же вслед за этим произнесены.

– Послушайте, вы должны идти!

– Я? – и он усмехнулся почти саркастически, причём этот сарказм, конечно, относился к нему самому.

– Конечно, вы… Что ж тут удивительного? Вы всегда говорите о ваших чувствах, а не хотите проводить меня на вечер.

– Да видите ли, Марья Петровна, чувства, это одно…

– А одолжение другое?

– Ах, нет же, нет, вы меня не так понимаете, но…

Он замялся. Решительно ему трудно было объясниться. Но Марья Петровна требовала, чтобы он, во что бы то ни стало, шёл с нею. Тогда Чигринский почувствовал решимость напрямик сказать ей, в чём дело.

– Слушайте, Марья Петровна, неужели вы думаете, что я могу проводить вас?

– Почему же нет?

– Да вы взгляните на меня.

– Ну-те, я гляжу.

– Да вы присмотритесь хорошенько.

Марья Петровна подошла к столу и взяла даже свечку и с слегка комическим видом начала тщательно осматривать его. Вдруг она рассмеялась.

– Однако… В самом деле! Но как это удивительно: я вас знаю столько времени и никогда этого не замечала. Да, это невозможно!

– Вы не замечали оттого, – с видимым смущением говорил Чигринский, – что вам это ещё ни разу не понадобилось. Какое же вам могло быть дело до моего костюма?

Да, только теперь Марья Петровна разглядела, во что был одет Чигринский… Она знала, что он был очень беден, жил скудными уроками, но не подозревала, что бедность его доходит до такой степени. Сюртук у него был до того потёрт и изношен, что в некоторых местах блестел, как хорошо вычищенный сапог. Подкладка иссеклась, и кое-где концы её, в виде чёрных ниток и тряпиц, выглядывали из рукавов и из-под полы; крахмальная манишка, воротничок, манжеты – всё это отстояло от стирки, по крайней мере, недели на две. Но самое ужасное, это были его узенькие, совершенно обтягивавшие ему ноги брюки, слишком длинные, внизу истёртые, оканчивавшиеся какой-то бахромой странного вида.

С глубоким смущением стоял перед нею Чигринский и мечтал о том, чтобы ему как-нибудь провалиться сквозь землю.

– Да, да, в таком виде нельзя, конечно! – говорила Лопатина. – Но послушайте, я хочу пойти на вечер! Вы должны проводить меня.

– Марья Петровна, – отвечал Чигринский, – ведь вы же знаете, как я хотел бы этого, вы знаете мои чувства…

– Ах, Господи! Зачем тут чувства! Тут надо сюртук и рубашку, а вы говорите о чувствах… Чтоб пойти на вечер, вовсе не надо никаких чувств.

– Но что мне делать! Что ж я могу поделать? – восклицал Чигринский.

– Почём же я знаю? Не могу же я доставать вам сюртук! Согласитесь сами, что это невозможно.

Чигринский начал задумчиво и нервно ходить по комнате. Лопатина уселась за стол, подпёрла голову руками и, видимо, испытывала страшную досаду. Его шаги раздражали её, и она, сидя к нему спиной и не подымая головы, нервным голосом промолвила: