Роберт Гамерлинг - Аспазия

– Да, я не похож на своих единоплеменников, – отвечал юноша, – и в Спарте меня тайно держали в женском платье, но несмотря на мою кажущуюся слабость я не дрожал ни перед кем, кто желал бы помериться со мной силами. Но ничто не помогало – меня постоянно считали за женщину. Это мне надоело и я, чтобы избавиться от насмешек, решил отправиться в чужую страну и возвратиться в суровую Спарту возмужавшим, а до тех пор, я желаю заняться в Афинах искусствами, которые здесь процветают.

– Я познакомлю тебя с благородным Полигнотом, – сказала Эльпиника, – я надеюсь, ты живописец, а не один из тех каменщиков, которыми кишат нынешние Афины?

– Да, я не учился искусству ваяния, – отвечал юноша, – но в живописи, мне кажется, я кое-что понимаю.

– Как понравились тебе Афины? – продолжала Эльпиника, – и понравились ли тебе их обитатели?

– Они понравились бы мне, если бы были все так любезны, как те, с которыми боги дали мне встретиться сейчас в этом доме.

– Юноша, – с восторгом вскричала Эльпиника, – ты делаешь честь своей родине! Ах, если бы наша афинская молодежь была так вежлива и скромна! О, счастливая Спарта! О, счастливые спартанские матери, жены и дочери!

– Правда ли, – спросила Телезиппа, – что спартанские женщины самые прекрасные во всей Элладе, я часто слышала это?

Казалось, этот вопрос не доставил юноше большого удовольствия. Его ноздри слегка вздрогнули, и он не без волнения, хотя небрежным тоном, отвечал:

– Если резкость и грубость форм и женская красота одно и тоже, то спартанки первые красавицы, если же изящество и благородство решают вопрос, то первенство следует признать за афинянками.

– Спартанский юноша, – сказала Эльпиника, – ты говоришь, как говорил Полигнот, когда он приехал в Афины с моим братом, Кимоном и просил меня служить моделью для прекраснейшей из дочерей Приама в его картине. Я позировала ему в течение двух недель.

– Ты Эльпиника, сестра Кимона! – вскричал юноша, с удивлением, – Приветствую тебя! О тебе и о твоем брате Кимоне, друге спартанцев, говорил мне мой дед, Астрампсихоз, когда еще ребенком качал меня на коленях и такою, какой он описывал мне тебя, стоишь ты теперь передо мною. Теперь я припоминаю также прекраснейшую из дочерей Приама на картине Полигнота, я видел ее вчера и не знаю чем более восхищаться: тем ли, что картина так верно передает твои черты, или тем, что ты так похожа на эту картину.

У сестры Кимона навернулись слезы на глаза, ее сердце было очаровано: так как говорил с нею этот юноша, с ней никто не говорил вот уже тридцать лет. Эльпиника хотела бы обнять всех спартанцев, но не могла прижать к груди даже этого одного, зато наградила его нежным взглядом.

– Амикла, – сказала жена Перикла, обращаясь к женщине, появившейся в перистиле, – ты видишь перед собою земляка, юноша приехал из Спарты.

Затем, обратившись к юноше, она продолжала:

– Эта женщина была кормилицей маленького Алкивиада, взятого моим супругом в наш дом. Здоровые и сильные спартанки всюду считаются лучшими кормилицами. Мы полюбили Амиклу.

Юноша отвечал насмешливой улыбкой на короткий поклон, которым встретила его полногрудая, краснощекая спартанка. Что касается кормилицы, то она в свою очередь рассматривала его взглядом, в котором выражалось сомнение.

– Удивительно, какого развития достигают формы этих лакедемонянок, – сказала Телезиппа, – глядя вслед удаляющейся спартанке.

– Если бы у нее не было таких полных грудей, – сказал юноша, – то ее можно было бы принять за носильщика тяжестей.

В это время, незамеченный женщинами, в перистиль пробрался Алкивиад. Он смотрел на красивого юношу и слышал его последние слова.

– А как воспитывают спартанских мальчиков? – вдруг спросил он, показываясь из-за колонны и глядя в лицо чужестранцу своими большими, темными глазами.

– Это маленький Алкивиад, сын Кления, – сказала Телезиппа, заметив, что юноша удивлен неожиданным появлением ребенка. – Алкивиад, – продолжала она, обращаясь к мальчику, – не стыди твоих воспитателей, ты видишь перед собой спартанского юношу.

– Мальчики, – сказал юноша, – ходят в Спарте босиком, спят на соломе, никогда не наедаются до сыта, каждый год, на алтаре Артемиды, их секут до крови, чтобы приучить к страданиям; их учат обращаться со всевозможным оружием, учат воровать так, чтобы не быть пойманными, зато им не приходится учить азбуку и им строго запрещается мыться чаще, чем раз или два раза в год.

– Какая гадость! – вскричал маленький Алкивиад.