Николай Златовратский - Авраам

Я как-то сказал деду Абраму, что очень шумно и беспокойно стало у нас.

– Прости, Миколай Миколаич, – отвечал он, – да ведь мы тут непричинны, несчастье виновато. А с кем оно не бывает? Ежели несчастье кого утеснит, то и всяк должен потесниться, на себя часть принять. Так ли? У нас, при таком несчастье-то, чужие семьи в избу пускают, да еще не одну, одних ребятишек куча наберется… А нельзя, надо потесниться, пока обиталища себе не выведут… Надо погодить; поди, Платон Абрамыч давно уж об этом заботу имеет, чтобы к осени опять построиться.

Но предположение деда Абрама, по-видимому, не совсем оправдывалось.

Вскоре после нашего разговора, вечером, возвращаясь с гулянья, я застал на моей половине чаепитие: за самоваром сидел Платон Абрамыч, дед Абрам и один из зажиточных крестьян нашей деревни. Меня, по обыкновению, пригласили к чаю.

– Какову у нас старичок-то избу вывел после пожара! – говорил Платон Абрамыч гостю, показывая рукой на стену, – хотя бы купцу впору! Хоромы!

– Пространная изба! – заметил гость.

– Весьма пространная! – подтвердил Платон Абрамыч, – только хозяина при ней надлежащего нет. Старичок уж немощен, а Антон Абрамыч и сам только при Умственном хозяине может значение иметь. Прикажи ему – он все равно как лошадь отработает, а ежели что из своего понимания – этого у него весьма мало имеется! И Платон Абрамыч распространился с сожалением о том, как такая «пространная» изба может остаться без всякого приложения.

– Ты вот, Платон Абрамыч, свой дом выведи с этими приложениями-то, а наша-то изба и так для собственного простора пригодится, – заметил дед Абрам.

– Бог даст, и свой дом выведем, и на это ума хватит! Только к тому говорим, что сердце болит, смотря на такую необстоятельность. Вот что, старичок! – с горестью заметил Платон Абрамыч. – И куда вам простор-то? Потомству хоть что ли бы его предоставить, а то и потомства в виду никакого не имеется…

– Ну, вымрем все – тебе достанется, – сказал, посмеиваясь, дед Абрам.

– Это все воля божия-с. А сказано тоже: «толцыте и предоставится»…

– А ты здесь, Платон Абрамыч, обжился. По нраву пришлась деревня-то? – заметил гость.

– Места привольные и здесь! А главное дело – в своем понимании, – отвечал Платон Абрамыч с смиренным сознанием своих достоинств.

– На то он и Платон Абрамыч! Платон Абрамыч – голова!.. Платона Абрамыча на болото посади – он и там гнездо разведет!.. Он не загибнет! – говорил дед уже не с умилением, как прежде, а как будто с возраставшим все больше и больше изумлением перед деловитостью своего молодого сына.

Так прошло полтора месяца; начинало пахнуть осенью, наступали заморозки, ненастье; я стал уже подумывать о переселении в город, тем более что и на душе у меня как-то стало тяжело, когда я видел, во что обратилось наше мирное деревенское житье, и предчувствовал конечную погибель слабого патриархального человека под тяжелою рукой хищника. Я начинал даже разочаровываться и в патриархальной способности деда Абрама «устроять домы чад своих» и совсем перестал называть его «Авраамом». Но неожиданно случилось такое совпадение обстоятельств. Дед Абрам вдруг захворал. Стариков, как и детей, недуг охватывает и изменяет быстро. Вчера ребенок был резв, весел, пухлые щеки пылали здоровым румянцем и ярко сияли быстрые глазки, но болезнь в одну ночь делает из него хилое, дряхлое существо; наутро его не узнаешь: бледная, прозрачная, синеватая кожа, вместо светло-розовой, тусклые грустные глаза, с синими кругами под глазницами; тонкие бессильные руки и ноги. Так и со стариками. Дед Абрам вдруг как-то осунулся, глаза еще дальше ушли под навес седых бровей. Старческие руки и ноги дрожали; с лица сошла улыбка нравственного спокойствия и довольства; ее заменило выражение строгого и сдержанного беспокойства. К вечеру он совсем слег; этим же вечером исчез куда-то и Платон Абрамыч; на следующее утро не являлись ко мне чайничать ни тот, ни другой. Но около полудня к избе подъехал воз: это Платон Абрамыч перевозил понемногу свое имущество из места прежнего своего жительства. Вошла Степанида и сказала, что дедушка просит меня сойти к нему. В сенях, около подклети, я встретил Платона Абрамыча с супругой, которые заполняли подклеть всякой рухлядью: сундуками, кадушками, банками и коробами с каким-то товаром. В них заметна была какая-то лихорадочная поспешность.

– Что это вы? совсем переселяетесь?

– На ваше местечко, господин!.. Что ж такому простору впусте находиться?.. Это и перед богом грех! – отвечал Платон Абрамыч с каким-то особенным, нахальным лицемерием.