Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

Софьинъ взглянулъ на Marie, и не могъ не подивиться этому въ высшей степени противному выраженію, какое приняло все еще прекрасное лицо ея. Marie улыбнулась, – но отъ такой улыбки становится холодно и мрачно на душѣ.

– Жалуюсь вамъ, мусье Софьинъ, заговорила Соломонида Егоровна, уже не скрывая гнѣва; такія сцены она повторяетъ со мной почти каждый день.

– Почемужь и не повторять, если онѣ вамъ нравятся? отвѣчала Marie.

– Безсовѣстная! вспыхнувъ, произнесла Соломонида Егоровна и вышла.

– Quelle bourgeoise! сказала вслѣдъ ея Marie. – Ну, продолжала она послѣ нѣкотораго молчанія, насмѣшливо глядя на Софьина, начинайтежь вашу проповѣдь. Тема превосходная: о повиновеніи дѣтей родителямъ.

– Я вижу, Марья Онисимовна, что вы и безъ меня ужь наслушались проповѣдей, а мои опоздали.

– Ктожь вамъ виноватъ!

– А-а, Владиміръ Петровичъ! завопилъ Онисимъ Сергеевичъ, проходя залой и держа въ рукахъ большой свертокъ какихъ-то бумагъ. Слыхомъ слыхать, видомъ видать! Забыли, батюшка, совсѣмъ забыли! Вѣдь чай ужь полгода, какъ вы были у насъ.

– Виноватъ, Онисимъ Сергеевичъ….

– Ну, это ваше темъ дѣло! А теперь что? Съ Машей, съ Машей? Поговорите, поговорите; молодецъ стала; хоть кого закрутить, забьетъ, завертитъ. А все Пустовцеву спасибо, – хорошій человѣкъ! А ужь какъ ловокъ, какъ ловокъ, фу ты пропасть! Какъ начнетъ, знаете, этакъ рѣзать про разныя ученыя матеріи, такъ ротъ разинешь! Ино мѣсто и самъ видишь, что оно какъ-то не такъ, не съ той, значитъ, стороны къ дѣлу подходитъ, и этакъ хочешь ввернуть ему закорючку – куда тебѣ! Какъ поднимется, такъ только пыль столбомъ. Да все философія вѣдь, канальство! читали и мы Волтера съ стары годы, но такихъ вещей, какъ у Пустовцева, не начитывали. Страшно, знаете, съ перваго-то раза, ну, а послѣ, какъ поразсудивъ этакъ, такъ и ничего, какъ будто оно такъ и слѣдуетъ. Да и Маша, я вамъ доложу, препонятливая головка. Эти женщины не въ примѣръ быстрѣе насъ.

Во время этого монолога Онисимъ Сергеевичъ стаскивалъ перчатки, приговаривая въ промежуткахъ: "вишь ты, собаки бъ тебя съѣли, не слазитъ. Рука, значитъ, напотѣла."

Кончивъ эту операцію, Небѣда вытерся платкомъ.

– Уфъ, пропадай оно! Умаялся. У Итальянцевъ это былъ; купилъ вотъ это. Что за картины! Сей часъ покажу. – А мать гдѣ? – Смотрите-ка сюда, Владиміръ Петровичъ!

И взявъ за руку Софьина, Небѣда подвелъ его къ столу, и стадъ развертывать покупку. Согнутая въ трубку бумага плохо укладывалась на столѣ, и Софьинъ, держа въ одной рукѣ шляпу, другою принужденъ былъ придерживать поминутно свертывавшіеся эстампы.

– Глядии-ка, ась! говорилъ Небѣда, отъ всего сердца услаждаясь своей покупкой. Ватерлоская битва. Да-съ, двадцать пять цѣлковенькихъ. Вотъ она штука-то какая! Ну, да и есть за что! Наполеонъ-то, вишь-ты! Задумался, разбойникъ. Такъ тебѣ – вору, и надо! и это Сультъ должно быть; умаливаетъ. Умадивай, умаливай, а видно, придется "выкинуть фигуру на цыганскій ладъ." Вы знаете эту пѣсню? Чудесная, такихъ нынче ужь не пишутъ. У меня есть она; я, пожалуй, дамъ вамъ ее списать. – А пушки-то? Подбиты. Ужь стало быть, когда подбиты, то въ дѣло не годится. Это ужь такъ, я самъ по артиллеріи служилъ. А вотъ это, продолжалъ Онисимь Сергеевичъ, развертывая другой эстампъ, прощаніе въ Фонтенебло… Да подержите-ка. Ужь коли на то пошло, я покажу вамъ всѣ мои картины. Коллекція, батюшка, коллекція. Поставьтека шляпу-то и держите вотъ такъ.

Онисимъ Сергеевичъ шибко пошелъ въ кабинетъ, оставивъ Софьина у стола съ растопыренными руками. Marie прыснула и залилась со смѣху. Самъ Софьинъ не могъ удержаться отъ улыбки. Вырвавшійся въ это время изъ подъ одной руки эстампъ быстро свернулся въ трубку; Софьинъ хотѣлъ было удержать упрямца, потерялся, – и эстампы полетѣли на полъ.

– Эхъ, вы ловкій! кричалъ Небѣда, выходя изъ кабинета. Не покажу жь вамъ за то ни одной,

Софьинъ поднялъ съ полу картины и отеръ потъ, проступившій у него на лбу.

– А у Клюкенгутовъ сегодня будете?

– Да, онъ приглашалъ меня.

– Будьте, и мы будемъ.

– Значитъ, до свиданья! сказала, вставая, Marie и кивнувъ головой Софьину, пошла на другую половину чрезъ кабинетъ отца.

– А давно вы у насъ? сказалъ Небѣда, остановивъ Софьина на порогѣ.

– Съ часъ будетъ.

– Ну, вотъ и хорошо. И сами развлеклись, и моихъ….

Софьинъ не слышалъ конца этой рѣчи. Онъ быстро сбѣжалъ съ лѣстницы, опрометью бросился въ коляску, надвинулъ шляпу почти до самаго носа и крикнулъ "домой!" такимъ страннымъ голосомъ, что ходившія по двору индюшки разомъ встрепенулись и прокричали ему что-то вслѣдъ на своемъ индюшачьемъ языкѣ.