Уильям Теккерей - Сочинения

– Эй, малый, подай сюда стакан!

Тут все эти подонки так и покатились со смеху, и особенно надсаживался, конечно, мистер Тул.

– Эй, подайте джентльмену полотенце для рук да принесите ему в ушате черепахового супу – гаркнуло чудовище, сидевшее против меня на палубе, или, вернее, примостившееся на корточках. Сказав это, великан схватил мою кружку грога и осушил ее под новый взрыв ликования.

– Если хочешь досадить ему, спроси про его жену-прачку, она его колотит, – шепнул мне на ухо сосед, тоже весьма почтенная личность, бывший факельщик, разочаровавшийся в своей профессии и сменивший ее на военную карьеру.

– Уж не то ли полотенце, что стирала ваша жена, мистер Тул? – спросил я. – Она, говорят, частенько утирала им ваши сопли.

– Спроси, почему он вчера к ней не вышел, когда она приехала его навестить? – снова подзадорил меня бывший факельщик.

Я отпустил по адресу Тула еще несколько плоских шуточек, пройдясь насчет мыльной пены, супружеских свар и утюгов, чем привел его в полное исступление, и между нами завязалась нешуточная перепалка.

Мы бы, конечно, тут же схватились, когда бы не ухмыляющиеся матросы, поставленные у дверей на случай, если кто-нибудь, пожалев о заключенной сделке, вздумает удрать. Они разняли нас, угрожая примкнутыми штыками; однако сержант, спускавшийся по трапу и слышавший нашу перебранку, сказал, снизойдя к нашей малости, что, если мы хотим разрешить наш спор, как подобает мужчинам, в кулачном бою, фордек будет очищен и отдан в наше распоряжение. Однако же бокс, о котором говорил англичанин, был еще неизвестен в Ирландии, и мы условились драться на дубинках, каковым оружием я и расправился со своим противником ровно в пять минут, огрев его по глупой башке так, что он без признаков жизни растянулся на палубе, тогда как сам я отделался сравнительно легко.

Эта победа над бойцовым петухом с навозной кучи снискала мне уважение подонков, к числу которых принадлежал и я, и несколько подняла мое упавшее настроение; а тут дела мои еще поправились с прибытием на борт старого друга. Это был не кто иной, как мой секундант в роковой дуэли, по милости которой я оказался преждевременно выброшен в широкий мир, – капитан Фэган. Некий юный дворянчик, командовавший в нашем полку ротой, решил сменить опасности суровой кампании на приятности Молл и клубов и предложил Фэгану с ним поменяться, на что последний, чьей единственной опорой в жизни была его сабля, охотно согласился. Сержант проводил с нами учение на палубе (на потеху матросам и офицерам корабля, наблюдавшим нас со стороны), когда катер доставил с берега нашего капитана, и, хоть я и вздрогнул, и залился краской, нечаянно встретясь с ним глазами, – шутка ли, я, наследник дома Барри, в таком унизительном положении! – я чрезвычайно обрадовался, увидев родное лицо Фэгана, обещавшее мне поддержку и дружбу. До этого я пребывал в таком унынии, что непременно удрал бы с корабля, если бы представилась малейшая возможность и если бы нас не сторожили неусыпно, чтобы помешать таким попыткам. Фэган украдкой дал мне понять, что узнал меня, но остерегся выдать окружающим наше давнишнее знакомство; и только на третьи сутки, когда мы простились с Ирландией и взяли курс в открытое море, он позвал меня к себе в каюту и, сердечно со мной поздоровавшись, сообщил долгожданные новости о моих родных.

– Слышал я о твоих дублинских похождениях, – сказал он. – Ты начинаешь рано, совсем как твой отец, но, в общем, ты с честью вышел из трудного положения. Но почему ты не ответил твоей бедной матушке? Она без конца писала тебе в Дублин.

Я сказал, что не раз заходил на почту, но там не было писем на имя мистера Редмонда. Мне не хотелось говорить, что после первой недели в Дублине я совестился писать домой.

– Давай пошлем письмо с лоцманом, – предложил Фэган, – ему через два часа возвращаться на берег. Напиши, что ты жив-здоров и женат на блондинке Бесс. – Когда он заговорил о женитьбе, я не удержался от вздоха. – Вижу, вижу, ты все еще думаешь о некоей леди из Брейдитауна, – продолжал он, смеясь.

– Здорова ли мисс Брейди? – осведомился я. Сознаюсь, мне стоило труда выговорить это имя. Я действительно все еще думал о Норе. Если я и забыл ее среди дублинских развлечений, то несчастье, как я заметил, располагает человека к чувствительности.

– На свете осталось только семь барышень Брейди, – сказал Фэган с оттенком торжественности в голосе. – Бедная Нора…

– Господи боже! Что с нею? – Я подумал, уж не горе ли ее убило?