Артур Дойл - Короско

Теперь все четверо мужчин и три женщины поднялись, чтобы идти навстречу ожидавшей их участи. За исключением только мисс Адамс и миссис Бельмонт, никто из них не имел серьезных и глубоких религиозных убеждений, а некоторые даже упорно отрицали все, что олицетворял собою этот символ креста. Но в каждом из них говорило самолюбие европейца, гордость белой расы, заставлявшая возмущаться подобным поступком, как отречение от веры своих отцов и попрание символа этой веры. И вот самолюбие, это вовсе не христианское побуждение, готово было превратить всех этих совсем неверующих и нерелигиозных людей в добровольных мучеников за веру Христа. Густолиственные вершины пальм тихо шелестели над ними в воздухе; откуда-то издали доносились звуки бешеного голоса верблюда, мчавшегося по пустыне.

– Что-то приближается! – шепнул Кочрейн французу. – Постарайтесь протянуть еще хоть минут пять, Фардэ; от этого, быть может, зависит наше спасение!

Фардэ едва заметно утвердительно кивнул головою и, обращаясь к драгоману, начал:

– Передай этому святому отцу, что я совершенно готов принять его учение, а также и все остальные, но только мы желали бы, чтобы он подтвердил нам это учение каким-нибудь чудом, как это может сделать каждая истинная религия! Пусть он совершит чудо, какое-нибудь знамение, которое бы воочию убедило нас, что ислам – самая могущественная и самая сильная религия!

Известно, что при всей своей сдержанности и важности арабы таят в себе немалое любопытство. Шепот в толпе показал что слова француза задели их всех за живое; каждому из них захотелось тоже увидеть чудо. Мулла растерянно оглянулся, но затем, оправившись от овладевшего было им смущения, отвечал:

– Такие дела, как чудесные знамения и чудеса, – во власти Аллаха, и нам не предоставлено права нарушать Его законы. Но если сами вы можете представить нам подобные доказательства правоты своей веры, то пусть мы станем свидетелями их!

Француз торжественно выступил вперед и, подняв вверх руку, в которой у него ничего не было, снял большой блестящий финик с бороды самого муллы. Этот финик он проглотил на глазах у всех и в тот же момент снова достал его из локтя своей левой руки. Он уже не раз давал подобные представления на самом «Короско» для увеселения своих спутников и всегда вызывал смех и шутки с их стороны, так как нельзя было сказать, чтобы он был особенно ловок в этом деле. Но теперь от этого нехитрого искусства могла зависеть судьба всех их. Глухой шепот удивления и восхищения пробежал среди собравшихся кругом арабов и усилился еще более, когда вслед за тем Фардэ вынул такой же финик из ноздрей одного из верблюдов и потом засунул его в ухо, где он, по-видимому, совершенно исчез. Что все эти чудеса совершались посредством появления из рукава и исчезновения в рукаве фокусника, конечно, не было секретом для европейцев. Но полумрак сумерек весьма благоприятствовал успеху monsieur Фардэ, и его восхищенные зрители до того увлеклись его искусством, что даже не заметили, как какой-то человек верхом на верблюде осторожно проехал между стволами пальм и скрылся во мгле. Все обошлось бы, быть может, вполне благополучно, если бы Фардэ, возгордившись своей удачей, не вздумал повторить еще раз своего фокуса и при этом неловком движении не выронил финика раньше времени из руки, обнаружив таким образом свой секрет. Он хотел было поправиться и повторить еще раз опыт, но уже было поздно: мулла сказал что-то одному арабу, и тот ударил Фардэ толстым древком своего копья по спине.

– Довольно с нас этой детской забавы, – гневно воскликнул мулла, – что мы, ребята малые, что ли, что ты стараешься обмануть нас такими штуками?! Вот крест и вот Коран, что из двух выбираете вы?

Фардэ беспомощно оглянулся на своих сотоварищей по несчастью.

– Я ничего более не могу сделать! Вы просили пяти минут отсрочки, я доставил их вам; больше я ничего не в силах сделать! – обратился он к полковнику Кочрейну.

– И, быть может, этого довольно! – ответил тот. – Вот и оба эмира! – добавил он.

В это время всадник, бешеная скачка которого по пустыне доносилась все время до слуха пленных, теперь подскакал к двум эмирам и сделал им какое-то краткое донесение, ткнув при этом указательным пальцем в том направлении, откуда он примчался. Обменявшись несколькими словами между собой, эмиры направились к той группе, центром которой являлись пленные. Высоко подняв над головою руку, величавый седобородый эмир обратился к арабам с отрывистой, краткой, но воодушевленной речью, на которую те отвечали дружным хором, и огонь, горевший в его больших, гордых и жестоких черных глазах, отразился в глазах каждого из слушавших его арабов. Казалось, эти люди не только готовы были, не задумываясь, идти на смерть, как каждый добрый солдат, но даже не желали для себя ничего лучшего, чем кровавая смерть, если только при этом и их руки могли быть обагрены кровью.