Иероним Ясинский - Наташка

– Здравствуй, лапушка! – сказала Паша, весело хлопая в ладоши. – А я смотрю, что это мне так уж скучно, с кем мне, думаю, чай пить? А вот и ты. Но послушай…

Она рассмеялась.

– Как же это так возможно! – продолжала она, беря двумя пальцами её лёгкое пальтишко. – Не стыдно тебе? В чём ты ходишь!

Наташка нахмурилась и протянула руку к своей одежде.

– Не трогай, – сказала она. – Где нам!

Паша, всё продолжая смеяться, подбежала к комоду и, вынув оттуда красное шерстяное платье, с торжеством показала его гостье.

– А мы, видишь, как щеголяем! – произнесла она, отряхая платье и любуясь им. – У портнихи шила!

Наташка пощупала материю.

– Хороший люстрин, – сказала она.

– Не люстрин, а фай!

Наташка молчала.

– Ну, что, нравится?

– Хорошее платье.

– Прелестное! – с капризным выражением счастливого лица крикнула Паша. – А на тебе всё тоже, прежнее?

– Спрашивает!

– Когда ж ты себе новое сошьёшь?

– Не знаю.

Паша усадила подругу на диван и стала вполголоса петь, качая головой.

– Так нравится платье? – спросила она.

– Нравится, – ответила Наташка со вздохом, польстившим Паше, которая не могла поэтому удержаться, чтобы не поцеловать подругу.

Тряхнув ещё раз обновкой перед глазами Наташки, она спрятала платье в комод и приказала подавать самовар.

За чаем она объяснила, что денег у неё всего двадцать копеек, а на фабрике место откроется не раньше как через неделю. Это очень огорчило Наташку. Она сидела как на горячих угольях, отмалчиваясь от шуток Паши, и, наконец, встала – уходить. На дорогу Паша сунула ей яблоко.

На чердаке было совсем темно, когда Наташка вернулась. Аглая стонала.

– Маменька!

– Чего там?

– Хотите яблока? Паша дала. На фабрику через неделю. А вы, маменька, не сердитесь, будьте так милосердны!

Старуха взяла яблоко.

– Свечки нет, – сказала она с упрёком. – Холодно. Уморишь ты меня, Наташка!

Послышался треск откусываемого яблока. У Наташки потекли слюнки.

– Что ж, Паша дала денег?

– Не дала. Нету.

Раздался новый аппетитный треск.

– Дворник приходил, – сказала старуха.

– Зачем? – спросила Наташка, сплёвывая.

– А затем, что ты матери не жалеешь ни на волос, – отвечала старуха раздражённо. – Прогнала Рахиль Борисовну в такое время, что хоть в гроб ложись! Теперь будь деньги – свечей купили бы, чаю. Я чаю уже месяц не пила. Клюквы хочется. Колбасы вот недавно хотелось. Поела бы, легче стало бы. И за квартиру заплатили бы. Носится со своею честностью… Ох! Не для нас она, девочка. Может, я лучше тебя это понимаю, потому что, – присочинила она, – из образованного дома, в богатстве выросла, на фортепьянах учена, да кабы теперь помоложе была – не подорожила бы… А не то, что ты, мразь неграмотная… Любви в тебе нет ко мне!

Наташка тихонько заплакала. У неё зябли руки и ноги. Она проговорила:

– Маменька!

– Чего там?

– Я пойду.

– Куда?

– В Пассаж…

– Пойди к Рахили Борисовне… вернее дело…

– Маменька! – со слезами крикнула Наташка. – Лучше мне в воду…

– Дура! Ну, как знаешь… Иди в Пассаж. Да не упрямься. Приноси денег. Приноси, милая! – сказала старуха с нежностью. – Да по дороге, будешь идти мимо колбасной, фунтик с чесночком захвати… И горчички баночку… Пеклеванчик у Филиппова, да колечко миндальное. Слышишь?

– Слышу.

– Подожди. Чего бы ещё? Да! Чайку осьмушечку, полфунтика сахарцу, лимончиков парочку. Слышишь?

– Слышу, маменька.

Наташка недолго ходила в шумном и гулком Пассаже, сверкавшем своими зеркалами, газовыми рожками и раззолоченными карнизами. Молодой человек, с русой бородкой и в пальто с котиковыми отворотами, быстро разглядел Наташку, пленился блеском её застенчивых глаз, нежным румянцем смуглых щёк, полудетским складом лица и предложил ей «прогуляться».

– Куда?

– Поедем ко мне.

– Я – не гулящая, – сказала Наташка с тоской. – А сколько дадите? Сто рублей дадите?

Молодой человек посмотрел на её нищенский костюм и спросил:

– Это за что же?

– Так. Я – не гулящая, – отвечала Наташка.

– Не обманываешь?

Она побожилась.

– Десять дам, – сказал он.

Она отошла от него. Но ноги её болели, она устала, была голодна. Встретившись опять с молодым человеком, она пошла с ним рядом.

– Согласна?

Наташка кивнула головой.

Выйдя на улицу, они сели на извозчика и поехали.

Ночь была морозная. В тёмном небе холодно горели серебристые звёзды. Холодно смотрели высокие дома своими сотнями окон. Вон освещён целый этаж. Это, верно, трактир или квартира богача, и у него бал. Вон на чердаке блестит яркая точка. Шьют там, что ли? Или там тоже мечется больное существо, проклинает жизнь, и сидит над ним какая-нибудь голодная Наташка, жертва несправедливости, неизвестно чьей? Или весёлая Паша пришивает воротничок к новому платью, чтобы ехать в приказчичий клуб? Или там, может, ссорятся в этот момент, дерутся, убивают?