Иероним Ясинский - Дети

– Вот это отлично, Настенька, – сказала старушка.

– Это он приказал. Что он там делает?

– Курит. Ты вот что, Настенька… Покамест что, не съешь ли чего-нибудь? Супцу съешь… Блинчики есть… твои любимые… с сыром и в сметане… Мы пообедали без тебя… Папаше есть хотелось…

Но Настенька уже обеими руками перелистывала грамматику.

– Вы удивительные, бабушка!.. Тут некогда, а вы – блинчики! Отстаньте, пожалуйста!.. J'aime, tu aimes, il aime… Я вот сейчас… Я только капелечку… Бабушка, родненькая! Вы ему скажите, что я уже большая, что он меня может только разве за уши… J'aurai, tu auras, il aura… Ради Бога, не стойте над душой!.. Милочка, выйдите к нему, займите его… Чтоб не сейчас… Я вот мигом… Ведь, я это всё знаю… Только повторить… Que j'eûsse, que tu eûsses, qu'il eûsse… Ах, вру…

Она схватила себя за голову и затопала ногами.

– Да не мешайте мне!!

Бабушка хлопнула дверью, рассердившись не столько на внучку, сколько на Самохвалова.

«Эк девочку до чего довёл… Он своими строгостями и Машу-покойницу в гроб вогнал… Мне этот человек всегда противен был», – думала бабушка, входя в небольшую гостиную, где жёлтые лучи, разбиваясь о зелень фуксий и олеандров, играли на некрашеном полу, на берестовой мебели, обитой выцветшим ситцем, и на стёклах покоробившихся и потемневших гравюр, изображавших героев двенадцатого года.

По тону разговора, который бабушка начала со своим зятем, Настенька догадалась, что дело идёт о ней, в особенности, когда голоса стихли. Она сидела над книгой, замирая от ожидания и чувствуя, как что-то холодное точно ком снега подкатывается у неё к горлу.

Вдруг Самохвалов крикнул:

– Настя!

Сердце у девочки забилось так сильно, что ей сделалось больно. Она едва не упала. Но у неё, однако, хватило силы принять бодрый и приветливый вид. Шумя платьем, она мелкими шагами побежала на зов отца.

– Чего, папаша? – спросила она, останавливаясь у дверей.

– Поди сюда, ближе!

К её удивлению, отец обошёлся с ней милостиво. Он погладил её по щеке и сказал:

– Не смотри в лес… Смотри мне прямо в глаза! Бабушка говорит, что ты хорошо училась. Надо верить. Слышишь, я верю! Полагаю, что прошлогоднее не было забыто. Не смотри в лес!

Обратившись к бабушке, он прибавил:

– Вся в бедную Машу… Прехорошенькая делается, каналья.

Настенька конфузливо улыбнулась.

Самохвалов опять провёл рукой по её лицу и продолжал:

– Такой почти взрослой девочке следует держать себя прилично. Вот когда ты в чистеньком, я тебя люблю. Имей ввиду, завтра едем. До пансиона ещё месяц. Если понадобится, я тебя вымуштрую. В люди готовиться – не шутки шутить. Я – не добрая бабушка, потакать не стану. Всё, что когда-нибудь учила, будешь знать. На, поцелуй!

Он протянул дочери руку, с короткими пальцами, с вылощенными ногтями, покрытую реденьким, чёрным пухом. Настенька поцеловала её, встретив острый взгляд его маленьких глаз.

Всю ночь просидела Настенька в своей комнате у столика и сожгла целую свечу. Бабушка, светом, слышала, как ещё скрипело её перо. Она была уверена, что Настенька делает переводы или задачи, и шёпотом распекла её, настояв, чтобы, наконец, она легла.

Часов в десять утра к крыльцу был подан тарантас. Девочка, в слезах, села рядом с отцом.

– Не нюнить! – брезгливо приказал он. – Ты знаешь… я долго не люблю упрашивать. Ну, с Богом!

Вдруг бабушка вспомнила, что на дорогу испечены пироги, и послала за ними Марину. В это время Феся незаметно приблизилась к тарантасу, взобралась на подножку и что-то сунула в руку Настеньке. То была кукла. Голова её была сделана из чеснока, тонкие корешки которого, искусно заплетённые в косу, торчали наподобие хвоста. Платье было сшито из лоскутка алой ленты. Настенька посмотрела на куклу и не могла не улыбнуться.

– Что это? – спросил Самохвалов.

– Так… кукла…

– Кукла? Какая кукла? Разве это кукла? Фи, чеснок! Гадость! Брось! Срам! Брось! Маленькая! Нашла забаву! Брось, говорят тебе!

– Да это Фесина, – пояснила Настенька, сгорая от стыда.

Кукла полетела на землю. Феся с удивлением подняла её и спрятала за пазухой. Она считала её драгоценностью.

Между тем, Марина принесла пироги. Бабушка, слегка переваливаясь, подбежала к Настеньке и, подавая узелок, крепко пожала ей руку.

– Ну, с Богом!

Был пасмурный день. Кривой Хутор скоро остался позади. Брызнул дождь. Он громко барабанил по коже тарантаса. Гладкое поле сливалось с серым небом, лес синел, расплываясь в водяной дымке. Прыгала на козлах фигура кучера в рыжей барашковой шапке, лошади фыркали, точно внезапно взлетали испуганные птицы, комочки грязи падали на влажную подушку, на одежду. Настенька всё плакала украдкой от отца.