Александр Дюма - Могикане Парижа

Он услыхал и узнал шаги своего господина, которые глухо раздавались на ступенях лестницы, подбежал к двери и открыл ее.

Граф, бледный, с лицом, носившим следы обильных слез, которые он пролил, придя в чувство, твердый и спокойный, показался на пороге.

Аббат Доминик вошел вслед за графом.

Старик поклонился собранию крестьян, как будто перед ним стояли принцы крови.

– Последние друзья моего сына, которые проводили в могилу имя Пеноелей, – сказал он, – я сожалею, что не могу принять вас достойнее в замке моих отцов. Мы, Гервей и я, были так опечалены, что не приготовили достаточно для вашего угощения. Во всяком случае, я прошу вас войти в столовую и, следуя обычаю нашей старой Бретани, принять с чистым сердцем, как я вам и предлагаю, похоронный обед.

Затем, пройдя твердым шагом через зал и приказав Гервею отворить дверь, находящуюся против той, в которую он только что вошел, граф пригласил всех присутствовавших, начиная от мызника и кончая пастухом, войти в столовую.

Огромные дубовые доски, положенные на козлы, составили гигантский стол, на котором был расставлен поистине грандиозный обед. За столом не было ни более, ни менее почетных мест. Видно было, что смерть уравняла всех в этом зале.

Старый граф поместился посреди стола и сделал знак Доминику занять место напротив него.

Старики разместились по его левую и правую сторону, и каждый по возрасту занял свое место, хотя все продолжали стоять.

Аббат Доминик прочитал посреди глубокой тишины молитву «Благословен», которую хором повторили за ним все присутствующие.

Тогда граф Пеноель сказал с истинно античной простотой:

– Друзья мои, примите участие в этом угощении в честь виконта Пеноеля, как будто он лично вам его предлагает.

И протянув стакан Гервею, который наполнил его вином, граф поднял его высоко над головами гостей и громко сказал:

– Я пью за упокой души виконта Коломбо Пеноеля!

Все повторили хором:

– Мы пьем за упокой души виконта Пеноеля!

Обед начался.

На человека, незнакомого с этим древним обычаем, сохранившимся не только в Бретани, но и во многих других провинциях Франции, поминальный обед не может не произвести самого трогательного впечатления. Могучая покорность судьбе, в которую в этом случае, как в броню, облекается семейство покойного, – действительно непостижима. Трудно понять, как семейство покойного, имея возможность в уединении оплакать свое страшное горе, по собственному желанию подвергается жестокой пытке – сдерживать свои слезы и тяжкое биение своего надорванного сердца, а между тем число этих добровольных мучеников очень велико. В Бретани же похоронные трапезы, эти остатки варварства, трудно объяснимые и в более отдаленные эпохи, – до такой степени уважаются, что, пожалуй, непрошеные советчики, которые пожелали бы доказывать несчастным семействам жестокость этих обычаев, были бы приняты не совсем дружелюбно.

По окончании обеда аббат Доминик прочел благодарственную молитву, и гости встали из-за стола.

Граф Пеноель приблизился к двери, которую Гервей, разумеется, обедавший со всеми вместе, широко отворил. Остановившись в дверях, граф прислонился к притолоке, и когда первый крестьянин вышел из зала и прошел мимо него, он сказал ему, наклоняя голову, с видом признательности:

– Я благодарю тебя, что ты проводил сына моего до могилы.

И делал так до последнего гостя.

Последним вышел аббат Доминик.

Граф Пеноель поклонился и ему, как и другим гостям, но, сделав это, он положил руку на плечо монаха, устремил на него умоляющий взор и произнес только два слова:

– Отец мой!..

Монах понял не столько слова, сколько сам взгляд.

– Я буду иметь честь остаться с вами, если вы этого желаете, граф, – сказал Доминик.

– Благодарю вас, отец мой, – отвечал старый граф, который, простясь движением руки с прочими гостями, в сопровождении Гервея увлек за собой монаха в комнату, имевшую вид рабочего кабинета и спальни.

Предложив стул аббату и расположившись возле него, он сказал:

– Это была его комната, когда он приезжал сюда… Она будет вашей на все время, которое вы пожелаете провести в Пеноеле.

Может быть, рассказчик на нашем месте попытался бы изобразить то, что произошло между отцом, оплакивавшим своего единственного сына, и монахом, который пришел рассказать ему о последних минутах этого сына. Сохрани нас Бог, браться за такую невыполнимую задачу – изобразить печаль отца, потерявшего единственного сына, или сына, потерявшего своего отца.