Понсон дю Террайль: Таинственное наследство (сборник)

И, не договорив своих слов, полковник нагнулся к огню, стараясь отогреть свои окоченелые члены.

– Гром и кровь, – ворчал про себя Бастиан, – я бы никогда не поверил, что мой полковник – этот истый лев… не выдержит этого проклятого ветра, который свищет по замерзшему снегу.

Солдат шептал эти слова про себя, не спуская в то же время с полковника взгляда, наполненного любовью и уважением.

На посиневшем лице раненого отражалось. жестокое страдание: он дрожал всем телом, и, казалось, вся жизнь его сосредоточилась в глазах, сохранивших свое нежное и гордое выражение.

– Ну, что ж, поедемте, если уж вы этого желаете, – проговорил он, – только дайте погреться еще минутку. О, какой ужасный холод! Никогда еще, кажется, я не страдал так сильно… и, кроме того, мне так хочется спать… Господи! если бы можно было уснуть хоть на час… Только на один час!

Итальянец-капитан и гусар переглянулись между собой.

– Если он заснет, – прошептал Фелипоне, – нам ни за что не разбудить его и не посадить на лошадь.

– В таком случае, – отвечал Бастиан на ухо капитану, – я посажу его сонного, на руках, силы у меня достаточно, а чтоб спасти полковника… я превращусь в Геркулеса.

Закинув назад голову, капитан прислушивался к доносившемуся издали шуму.

– Русские должны быть с лишком за три лье отсюда, сказал он наконец, – ночь уже наступает, и они. наверное, сделают привал, не дойдя до нас. Если полковнику хочется спать, так пусть его заснет, а мы посидим около него.

Услышав эти слова, полковник протянул итальянцу руку.

– Спасибо, Фелипоне, – сказал он, – спасибо, старый друг, какой ты добрый и мужественный, ты вот не боишься этого проклятого северного ветра. Ох, этот холод!

– Но ведь я не ранен, – возразил итальянец, – так что же мудреного, если я страдаю меньше вас?

– Друг мой, – продолжал полковник, между тем как гусар подбрасывал в костер хворост и сухие ветви, – мне тридцать пять лет. Поступив шестнадцати лет на службу, я был в тридцать полковником, – это доказывает тебе мою храбрость и выносливость. А теперь вся моя энергия, мужество и даже равнодушие к бесчисленным лишениям нашего благородного, но сурового ремесла, все это сокрушено смертельным врагом, называющимся Севером. Мне холодно!.. Понимаешь ли ты это? В Италии я пролежал 13 часов на поле битвы под грудой трупов, голова в крови, а ноги в грязи. В Испании, при осаде Сарагосы, я шел на приступ с двумя пулями в груди; при Ваграме я пробыл до вечера на лошади, несмотря на то, что ударом штыка мне насквозь проткнули бедро. А теперь я только тело без души, почти мертвец… трус, бегущий от презираемого врага! от казаков! И все это только потому, что мне холодно!

– Полно, Арман, не падай духом! Не вечно же мы будем в России. Вот вернемся в наш теплый климат… будем опять видеть солнце… и тогда львы выйдут из оцепенения…

Полковник Арман де Кергац грустно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – не видать мне больше ни солнца, ни Франции… Еще несколько часов такого ужасного мороза, и я умру!

– Арман! Господин полковник! – воскликнули в один голос капитан и гусар.

– Я умираю от холода, – прошептал полковник с печальной улыбкой, – от холода и сна.

Голова его начинала склоняться на грудь, и мало-помалу им овладевало непреодолимое оцепенение, от которого погибло столько благородных людей во время этого печального бегства из России. Полковник сделал над собой громадное усилие и сказал, порывисто откинувшись назад:

– Нет, нет, нельзя еще засыпать, нужно подумать об оставшихся там. – И он устремил свой взгляд по направлению к Франции.

– Друзья мои, – продолжал он, обращаясь к преданному солдату и к капитану, – оба вы, без сомнения, переживете меня и сохраните память обо мне. Выслушайте же мою последнюю волю: я поручаю вам мою жену и моего ребенка.

И снова, протянув руку Фелипоне, он продолжал:

– Я оставил там. в нашей милой Фракции, девятнадцатилетнюю жену и новорожденного ребенка. Жена будет, может быть, скоро вдовой, а ребенок осиротеет.

– Арман! Арман! – сказал капитан. – Не говори таких вещей, ты будешь жив!

– О, мне самому хочется еще пожить! – воскликнул он. – Пожить, чтобы вновь увидеть их обоих!

Взор полковника при таких словах засветился надеждой и горячей любовью.

– Но, – продолжал он с грустной улыбкой, – я могу ведь умереть, и тогда вдове и сироте нужны будут покровители.

– О, полковник! – воскликнул Бастиан. – Вы знаете, что, если бы с вами случилось несчастье, ваш гусар отдал бы всю свою жизнь до последней капли крови за вашу жену и вашего ребенка.