Мы не встретились ни в Питере, ни в Таллине, ни в Михайловском. Но, пожалуй, самым трудным было не встретиться в Нью-Йорке, хотя бы в знаменитом «Самоваре», притягательном для русских. Как-то зашли, слышим: «Только что был Довлатов, подарил самовар, купленный на толкучке».
Я читала его все больше, любуясь устройством его фразы, как бы беспечной, вольной, смешливой, но подлежащей благовоспитанной дисциплине, составляющей грациозную формулу. Если бы не слово , которому Довлатов единственно служил, которым владел, – его обаяние, доброта, юмор, благородство не стали бы достоянием множества людей: они воспомнят его 24 августа 1995 года и в другие дни других лет.
Слова мои рассеянны, сбивчивы, – чтобы содеять их иначе, не хватает прохладной четкости. Но для моей неопределенной цели не надобны иные слова.
Меня не однажды настигали косвенные великодушные приветы Сергея Довлатова – и тот неслышимый утешающий оклик в яркий и печальный полдень погожего летнего дня. Я хочу за все поблагодарить его, как мне быть?
Надо прикрыть веки, очень сосредоточиться – не на большой, а на доброй мысли – и, может быть, заструится, запульсирует утекающий ввысь светящийся пунктир нежного ответного привета.
Август 1995
«Причудливый бродит меж лип господин…»
Причудливый бродит меж лип господин,
покинув тайком клавесины салона:
он бархату предпочитает сатин,
седин венценосность венчает солома —
здесь некому грех тавтологий прощать:
с затычкой в ушах для поимки мелодий,
со жвачкой в устах и с загадкой в очах
брезгливо косится юнец мимолётный
на шляпу, чьи злаки – теперь иммортель,
я вижу, и шляпы носитель бессмертен.
Алмазный мой глаз помертвел и смотрел:
чей был он соратник и чей собеседник.
С балкона за ним надзирает жена.
Изделье французов – её ароматы,
брюссельские носит она кружева,
отечества сносит она диаманты.
Кто сей господин? Он – хозяин иль гость
средь прочих, наехавших и набежавших?
Что шляпа! Зато какова его трость!
Аргентума слиток – её набалдашник.
И аурумом его перст окольцован,
добытым рабами из северных толщ.
(Я в сумерках парк посвящу Воронцовым,
которые – черточка – Дашковы тож.
Я вскорости этой займусь оговоркой,
но лацкан сатина под правым плечом
украшен значком, достославный Георгий
Святой, разумеется, здесь ни при чём.)
Завидев того, кто под липами парка
гуляет, надменно я прочь поспешу.
Ему неприятна страннейшая пара,
ему, но не мне, я её опишу.
Другая мне видится странная пара:
вот дама – вся в белом, и шляпы вуаль
лицо затеняет. Я – автор и право
моё – написать: ты таких не видал
ходящих в обнимку, любезный читатель.
Да, дамочка в белом. Наряд полосат
её собеседника. Автор – бестактен
иль безрассуден. Нельзя описать,
как вдоль аллеи проходят те двое:
в белом одна, в полосатом другой.
Всё говорят о неволе и воле.
Каждого помнят, кто мёртв, кто – изгой.
Ежели жив, будь сохранен, кто изгнан
из… из всего. Я гляжу из темна
в тайну. Больницы белеющий призрак,
двое бредущих – Жигулин и я.
Июль 1998
«Со мною вот что происходит…»
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той —
скажите, Бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Во мне уже осатанённость!..
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей
соединённость
и разобщённость
близких душ!
Евгений Евтушенко 1957
«Мы нарушили Божий завет…»
Мы нарушили Божий завет.
Яблоко съели.
У поэта напарника нет,
все дуэты кончались дуэлью.
Мы нарушили кодекс людской —
быть взаимной мишенью.
Наш союз осуждён мелюзгой
хуже кровосмешенья.
Нарушительница родилась
с белым голосом в тёмное время.
Даже если Земля наша – грязь,
рождество твоё – ей искупленье.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу