Алексис Бувье - Кредиторы гильотины

– Хорошо. Я загримируюсь, лягу в постель, и вы сможете отправляться в монастырь траппистов.

– Так как ты должен казаться умирающим, то тебе нужно написать письмо.

– Какое письмо?

– Пиши – и поймешь.

Андре послушно взял бумагу и написал под диктовку Винсента:

«Чувствуя приближение смерти, я должен явиться, перед престолом всевышнего, покаявшись во всех моих проступках, признавшись во всех моих преступлениях.

Я являюсь единственным убийцей Адели Мазель, любовником которой я был. Я подробно признался в моем преступлении Дону Калисту и даю ему это письмо с поручением открыть тайну исповеди, чтобы восстановить честь Корнеля Лебрена, приговоренного и казненного безвинно».

– Поставь число и подпиши – Рауль Пуляр. Андре подчинился, но нахмурил брови.

– Что я должен с этим делать? – спросил он.

– Ты передашь эту бумагу монаху, который должен будет поехать в Париж через два дня, чтобы сделать свое признание прокурору.

– Теперь я понимаю, – странным тоном сказал Андре.

– Приготовься, и сегодня вечером монах приедет к тебе.

Теперь мы можем возвратиться к исповедующему его монаху.

Мы оставили Андре наедине с монахом, который, сидя у его изголовья, ожидал исповеди пленника, пробывшего несколько часов наедине.

Винсент все это время не находил в себе мужества войти к нему, чувствуя естественное отвращение. Монаха решили позвать ночью, чтобы облегчить обман, с помощью которого Андре должен был иметь вид умирающего.

Панафье мог войти в комнату, но, избавившись от обязанностей сторожа с приездом Винсента, он старался как можно реже видеть ненавистного ему человека.

Время, проведенное с Андре в экипаже, истощило весь его запас терпения, которое он хотел проявлять к этому человеку.

Оставленный один, Андре имел достаточно времени, чтобы обдумать свое положение.

Он полностью зависел от Винсента, который мог выдать его правосудию, но спасали от этого жена и сын. Привязанность Винсента к племяннику и сестре обеспечивала Андре безнаказанность.

Так что с этой стороны опасности не было. Но при мысли о Панафье он приходил в ужас, чувствуя в нем смертельного врага.

Причиной этого было не дурное обращение со стороны Панафье. Наоборот, он был предупредителен как человек, не знающий о преступлениях. Но одна только фраза Панафье, вырвавшаяся случайно, показала Андре всю меру ненависти, которую испытывал к нему этот человек.

Оставшись один в ожидании монаха, Андре вспомнил эту фразу и не мог избавиться от мыслей: «Когда мы закончим дела с Винсентом и я стану свободным, этот человек будет преследовать меня. Мое письменное признание, поручающее монаху открыть тайну моей исповеди, делает меня зависимым от этого человека, который может доказать, что я преступник, и отдать меня в руки правосудия. Винсент простит меня, а Панафье – никогда, хотя у него нет ни одного доказательства. Я могу все отрицать до того момента, пока монах не отдаст мое признание прокурору».

Началась гроза: гремел гром, и дождь начал хлестать по стеклам. Размышляя, Андре гримировался перед зеркалом: наводил на веках синеву, на щеках – желтизну, и, глядя на себя, говорил:

– Черт возьми! Я похож на покойника!

Затем он лег, и, ожидая прихода монаха, насмешливо улыбался: «Сейчас придет исповедник. Сначала я спасу свою душу, а потом буду спасать свое тело».

Монах вошел.

Читатели видели, что он молился, стоя на коленях у постели больного. Потом стало слышно, как он сказал:

– Говорите, сын мой. Я вас слушаю.

Тогда Андре начал глухим голосом:

– То, что я должен рассказать вам, до такой степени ужасно, что, прежде всего я должен сообщить, кто я такой. То, что я вам скажу, не уменьшит и не увеличит мое преступление, но объяснит мой характер.

Когда у ребенка не было ни отца, ни матери, чтобы научить его жить порядочно, когда нищета держит человека в тисках целыми днями, когда он видит вокруг себя только преступления, он старается взять у жизни то, что она отказывалась дать ему добровольно. Человек находит удовольствие в пороке и называет его страстью. Я никогда не был любим, так как был приемышем. Я не получил никакого воспитания, бегая целыми днями по улице, и тогда я был принят людьми, которые нашли во мне независимый и сильный характер. Моими приятелями были все негодяи Парижа.

Я с детства рос в испорченной среде.

Мне нечего дальше объясняться – вы меня понимаете. Я был воспитан в школе порока. В двадцать лет я наследовал состояние своих названных родителей. Получив небольшое наследство, я пробовал изменить свою жизнь, но напрасно. Я был игроком и в течение нескольких месяцев все проиграл.