Виссарион Белинский - Регентство Бирона. Повесть. Соч. Константина Масальского… Граф Обоянский… Соч. Н. Коншина… Шигоны…

Знаете ли, какая в нашей литературе самая трудная и самая легкая вещь? Это писать рецензии на художественные произведения наших дюжинных литературных производителей. Трудная, потому что о каждом новом изделии такого рода надо говорить idem per idem [1], или, по-русски: про одни дрожжи твердить трожди; легкая потому, что можно бить их гуртами с одного маху, с одного плеча. Наставьте в заглавии вашей библиографической статейки дюжину романов или драм и, благословясь, катайте всех без разбору.

Многие порицают с негодованием резкость в литературных суждениях и почитают ее уголовным преступлением против законов общежития и вежливости. «Разве, – говорят они, – вы образумите этим какого-нибудь пустоголового рифмача или дюжинного романиста? Какая же польза от ваших бранчивых выходок?» Но, милостивые государи, разве это не польза, если какой-нибудь степной помещик, прочтя мою рецензию, не купит глупой книги, в ней освистанной, а назначенные на нее деньги употребит на покупку какого-нибудь дельного сочинения! Притом, если оцениваемая книга есть первое произведение юноши, обольщенного ложным призраком славы или угоревшего от приятельских похвал и высокого мнения о своих дарованиях, то разве не может случиться, что откровенный отзыв откроет ему глаза и обратит его деятельность к учению или занятию каким-нибудь полезным делом? На сильные болезни нужны и сильные лекарства. Щадить посредственность, бездарность, невежество или барышничество в литературе значит способствовать к их усилению. Вы скажете: но какое зло делают эти невинные чада безделья или бесталанности? О, большое! уверяю вас. Во-первых, они выманивают деньги у добродушных покупателей и тем препятствуют расходу хороших книг, которые могли бы способствовать или к распространению в обществе полезных сведений, или к развитию чувства изящного; потом, они портят вкус у людей, жадных до чтения, но лишенных образованности; наконец, каждое из сих сочинений рождает несколько других; следовательно, они причиняют зло положительное и зло большое, ибо препятствуют распространению просвещения. На западе Европы такого рода книжные изделия не могут причинять большого вреда: там всякий класс людей, не исключая ни земледельцев, ни поденщиков, может найти для себя отличные произведения, следовательно, не имеет нужды покупать без разбора всякую дрянь. Но у нас другое дело; и потому просим покорно не погневаться.

Другие говорят еще: «Для чего вы только бранитесь, а не доказываете?» Но, милостивые государи, разве можно с слепыми рассуждать о цветах, а с глухими о музыке? Разве можно говорить гг. Сиговым, Кузмичевым и подобным им о законах творчества, об условиях искусства? Разбирать с доказательствами можно книгу, в которой при недостатках есть и достоинства.

Вот скажу вам, например, о г. Масальском: он совсем не принадлежит к числу пошлых бумагомарателей и безграмотных писак; он человек умный, образованный, знает, как слышно, много языков и даже до того учен, что уличает в материализме, разврате и безбожии немецких философов XIX века [2] {1}, хотя и плохо разумеет их. Но все это не мешает ему быть бездарным писателем, ибо ум, образованность, знания и даже способность сильно чувствовать совсем не одно и то же с способностью творить. Прочтите любой его роман; вы не найдете в нем ни одной грамматической погрешности, ни одного неуклюжего выражения, ни одной бессмыслицы; все гладко, умно и прилично. Но зато не найдете и ни одной оригинальной мысли, ни одного сильного чувства, ни одной занимательной картины: все так обыкновенно, старо, вяло, приторно. Сколько раз твердили ему это в журналах, и, однако ж, он продолжает пописывать, и, кажется, еще долго не перестанет. Что ж тут прикажете делать? Говорить комплименты, вежливости, повторять общие места; предоставляем подвизаться другим на этом похвальном поприще.