Виссарион Белинский: Ответ «Москвитянину»

Было бы слишком утомительно и скучно следить за критиком «Москвитянина» шаг за шагом. Он выписывает из разбираемых им статей целые страницы; разбирая его также подробно, мы должны были бы выписывать и эти выписки и его собственные страницы; и потому постараемся как можно короче изложить сущность дела. В статье своей г. Никитенко нападает местами на недостатки так называемой натуральной школы, состоящие в преувеличении и однообразии предметов. Это его мнение, и он выражает его без резкости, без всякой враждебности к натуральной школе; напротив, в самых его нападках видно, что он уважает и любит ее, и на этом-то основании желает указать ей ее настоящую дорогу. Словом, он признает и талант и достоинство в произведениях натуральной школы, но признает их не безусловно, хвалит основание, но порицает крайности. Во всем этом критик «Москвитянина» увидел страшные противоречия с статьею г. Белинского, лишающие «Современник» всякого единства мысли и направления. «Одно из двух (говорит он): или журнал не должен иметь своего образа мыслей, и тогда он не журнал – а неизвестно что такое; или он должен иметь его, и тогда не мешает участвующим в нем согласиться предварительно между собою». Здесь мы прежде всего считаем долгом поблагодарить грозного критика за его уважение к нашему журналу, невольно высказавшееся у него самою чрезмерностью требований от «Современника». Прибавим к этому, что его идеал журнала очень верен; но, к несчастию, его существование решительно невозможно при настоящем существовании литературы и общественного образования. В Европе не только каждое известное мнение может сейчас же найти свой орган в журнале, но и каждый из оттенков этого мнения: для этого там всегда найдется достаточное число людей, способных работать по определенному направлению. Но и там едва ли найдется хотя один хороший журнал или одно хорошее обозрение, в котором все до последней строки было бы проникнуто одним направлением. Это возможно вполне только в отношении к политическим или критическим статьям, но не всегда возможно в отношении даже к ученым статьям, и решительно невозможно в отношении к произведениям изящной словесности. Ни один журнал не откажется от превосходной статьи, потому только, что она по духу своему не совсем ладит с направлением журнала. В таком случае обыкновенно статья печатается с оговоркою от редакции, а иногда в том же журнале помещается– и возражение на не согласные с направлением журнала места в статье. Что же касается до произведений изящной словесности, на них там вовсе не простираются условия, налагаемые направлением журнала на статьи теоретические. Жорж Санд, например, по своим убеждениям и симпатиям, не имеет ничего общего с людьми, участвующими в «Journal des Debats» или «Revue des deux Mondes», а между тем, вздумай она поместить там свою повесть – возьмут, да еще с какою радостью, не обращая никакого внимания на дух и направление повести. И это очень естественно: кто действительно понимает законы искусства, тот знает, что повестей писать по заказу нельзя и что тут направление и дух должны зависеть только от личности автора. Хороших же поэтов везде немного; стало быть, тут выбор может касаться только достоинства романа или повести, но не направления их.

Что касается до наших журналов, – необходимость иметь известное направление, известный образ мыслей и никогда не противоречить ему начали обнаруживаться только в последнее время. Журналов у нас немного, но все-таки больше, нежели сколько есть у нас людей, способных своими трудами поддерживать журналы. У нас большое счастие для журнала, если он ycneeт соединить труды нескольких людей и с талантом и с образом мыслей, если не совершенно тождественным, то по крайней мере не расходящимся в главных и общих положениях. Поэтому требовать от журнала, чтобы все его сотрудники были совершенно согласны даже в оттенках главного направления, значит требовать невозможного. Тут не помогут мудрые советы вроде следующего: сперва соберитесь да согласитесь между собою. Искусственным образом нельзя соглашать людей в деле убеждения, и ни один порядочный человек ничего не уступит из своего мнения ради причины, лежащей вне его мнения. Лишь бы журнал имел общий характер, так что с его представлением в уме всякого соединялось бы известное направление: этого для него пока совершенно достаточно, чтоб быть ему хорошим журналом. Разность в оттенках мыслей еще ничего; плохо как «из одного города да не одни вести». Вот, например, как г. М… З… К… отзывается о первой теперь поэтической знаменитости не только во Франции, но и во всей Европе: «Жорж Санд, которого, конечно, не назовут писателем отсталым от века, истощив в прежних своих произведениях все виды страсти, все образы личности, протестующей против общества, в «Консуэло», «Жанне», в «Compagnon du tour de France» [2]изображает красоту и спокойное могущество самопожертвования и самообладания; а в «Чортовой луже» она пленяется мирною простотою семейного быта». Оставляя в стороне приложение, которое критик «Москвитянина» хочет сделать из своего суждения о Жорже Санде, мы заметим только, что в этом суждении видно высокое уважение к таланту знаменитого французского писателя, в чем мы совершенно с ним согласны. Но вот что о том же писателе сказал г. Хомяков, принадлежащий к тому же «московскому направлению», к которому принадлежит и г. М… З… К…, и печатающий свои статьи в тех же изданиях, то есть в «Москвитянине» и «Московском сборнике»: «Впрочем, по мере того, как художество народное делается менее возможным, так оскудевает и художество вообще, и Франция по необходимости была страною антихудожественною, то есть не только неспособною производить, но неспособною понимать прекрасное, в какой бы то ни было области искусства. Так, например, в наше время Франция и офранцузившаяся (?) публика встречала с слепым благоговением произведения Жоржа Санда, которые совершенно ничтожны в смысле художественном (какое бы они ни имели значение в отношении движения общественной мысли), и не нашла ни похвал, ни удивления, когда та же Жорж Санд почерпнула из скудного, но уцелевшего источника простого человеческого быта прелестный и почти художественный рассказ «Чортовой лужи», под которым Диккенс и едва ли не сам Гоголь могли бы подписать свои имена». («Московский сборник», 1847, стр. 350–351). Вот это так противоречие! Тут поневоле вспомнишь стих Крылова: