Виссарион Белинский: Петербургский сборник

Мария шла дрожащею стопой,
Одна с больной, растерзанной душой:
«Дай силы умереть мне, правый боже!
Весь мир – чужой мне… А отец?.. старик…
Оставленный… и он… он проклял тоже!
За что же? Хоть на него взглянуть бы миг,
Все рассказать… а там – пусть проклинает!»
Она идет; сторонится народ,
Кто молча, кто с угрозой, кто шепнет:
«Безумная!» и в страхе отступает.
И вот знакомый домик: меркнул день,
Зарей вечерней небо обагрилось,
И длинная по улицам ложилась
От фонарей, дерев и кровель тень.
Вот сад, скамья, поросшая травою,
Под ветвями широкими берез.
На ней старик. Последний клок волос
Давно уж выпал. Бледный, он казался
Одним скелетом. Ветхий вицмундир
Не снят: он, видно, снять не догадался,
Придя от должности. Покой и мир
Его лица был страшен: это было
Спокойствие отчаянья. Уныло
Он только ждал скорей оставить мир.
Вдруг слышит вздох, и листья задрожали
От шороха. «Что, уж не воры ль тут?
А пусть все крадут, пусть все разберут,
Ведь уж они… они ее украли»…
Старик закрыл лицо и зарыдал,
И чудятся ему рыданья тоже,
И голос: «Что я сделала с ним, боже!»
Не зная как, он дочь уж обнимал,
Не в силах слово вымолвить. – Папаша,
Простите! – «Что, я разве зверь иль жид?»
– Простите! – «Полно! Бог тебя простит!
А ты… а ты меня простишь ли, Маша?..»

Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,
Разгони чем-нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой
Про рекрутский набор и разлуку,
Небылицей какой посмеши,
Или что ты видал расскажи —
Буду, братец, за все благодарен.
«Самому мне не весело, барин —
Сокрушила злодейка-жена!..
Слышь ты, смолоду, сударь, она
В барском доме была учена
Вместе с барышней разным наукам,
Понимаешь-ста, шить и вязать,
На варгане играть и читать —
Всем дворянским манерам и шуткам.
Одевалась не то, что у нас
На селе сарафанницы наши.
А примерно представить, в атлас,
Ела вдоволь и меду и каши.
Вид вальяжной имела такой.
Хоть бы барыне, слышь ты, природной.
И не то, что наш брат крепостной,
Тоись сватался к ней благородной
(Слышь, учитель-ста врезамшись был, —
Баит кучер Иваныч Торопка),
Да, знать, счастья ей бог не судил;
Не нужна-ста в дворянстве холопка!
Вышла замуж господская дочь
Да и в Питер… А справивши свадьбу,
Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,
Захворал и на Троицу в ночь
Отдал богу господскую душу,
Сиротинкой оставивши Грушу…
Через месяц приехал зятек,
Перебрал по ревизии души,
И с запашки ссадил на оброк,
А потом добрался и до Груши.
Знать, она согрубила ему
В чем-нибудь, али напросто тесно
Вместе жить показалось в дому,
Понимаешь-ста, нам неизвестно, —
Воротил он ее на село —
Знай-де место свое ты, мужичка!
Взвыла девка – крутенько пришло…
Белоручка, вишь ты, белоличка!..
«Как на грех девятнадцатый год
Мне в ту пору случись… посадили
На тягло – да на ней и женили.
Тоись, сколько я нажил хлопот!
Вид такой, понимаешь, суровой…
Ни косить, ни ходить за коровой…
Грех сказать, чтоб ленива была.
Да, вишь, дело в руках не спорилось!
Как дрова или воду несла,
Как на барщину шла – становилось
Инда жалко подчас… да куды. —
Не утешишь ее и обновкой:
То натерли ей ногу коты.
То, слышь, ей в сарафане неловко.
При чужих и туда и сюда,
А украдкой ревет как шальная…
Погубили ее господа,
А была бы бабенка лихая.
«На какой-то патрет все глядит,
Да читает какую-то книжку…
Инда страх меня, слышь ты, щемит,
Что погубит она и сынишку —
Учит грамоте, моет, стрижет,
Словно барченка каждый день чешет,
Бить не бьет – бить и мне не дает…
Да недолго пострела потешит!
Слышь, как щепка худа и бледна.
Ходит тоись совсем через силу,
В день двух ложек не съест толокна —
Чай, свалим через месяц в могилу…
А с чего?.. Видит бог, не томил
Я ее безустанной работой…
Одевал и кормил, без пути не бранил,
Уважал, тоись вот как, с охотой…
А, слышь, бить – так почти не бивал,
Разве только под пьяную руку…» —
Ну, довольно, ямщик! Разогнал
Ты мою неотвязную скуку!..