Виссарион Белинский - Главные черты из древней финской эпопеи Калевалы. Морица Эмана

Гельсингфорс. 1847.

Это не сама поэма, а только изложение ее содержания. Из этого должно заключить, что «Калевала» есть творение великое, потому что в противном случае для чего бы ее было даже и переводить на русский язык, не только издавать одно изложение ее содержания, с присовокуплением ученых и всяких других примечаний? Так обходятся только с монументальными произведениями человеческого ума. Действительно, почитатели «Калевалы» сравнивают ее с вековечными, полными всемирного значения поэмами Гомера. Вот как отозвался о переводе из нее отрывка на шведский язык профессор-поэт Рунеберг, издававший в Гельсингфорсе «Утреннюю газету»:

Редакция должна сказать, что, по ее мнению, ни одному переводу образцов древности, «Илиады» и «Одиссеи», не удалось сохранить столько красот подлинника, чтобы его можно было сравнить с переводом этой финской руны. Редакция не имела случая познакомиться с остальными рунами «Калевалы», но, судя по этой руне, она полагает, что финская литература в «Калевале» получила сокровище, которое, и в объеме и содержании, можно сравнить с прекраснейшими греческими образцами, и даже превосходит их, может быть, своим высоким естествоописанием и безыскусственным блеском, если только можно превзойти то, что совершенно (стр. 77–78).

В конце книжки приложено довольно длинное суждение о «Калевале» другого шведского или финского (не знаем, право) литератора, г. Тенгстрема – суждение, из которого мы, по его длинноте, сделаем только извлечение.

Слаба и бледна сага о греческом Орфее в сравнении с этим пышным растением поэтического естествоописания (?), в объем которого входит весь мир с своею (не его ли?) жизнию и со всем своим (его) блеском. Особенно величественна самая картина очаровательной силы звуков кантеля и описание природы. Оно здесь достигло той степени жизни и действительности, какое (не какую ли?) только истинная поэзия в силах произвести и которое (не которая ли?) должно (должна?) поразить всякого созерцателя (стр. 82)… Таким образом народ с чрезвычайною силою представил национальный свой дух и главные черты жизни как в теоретическом, так и в практическом отношениях. Что касается до представления этих образцов, как они являются в поэзии, то отнюдь они не пустые, аллегорические фигуры, по, напротив, они облечены в свои истинные формы, полны житием (?) и действительностию. Они так же совершенны, как герои Гомера, но совершенство их только другого характера. Если мы в кратких словах изложим содержание финской эпопеи, со всеми ее недостатками, то найдем, что она имеет столько красот, что может занять одно из первых мест в ряду эпических творений прочих народов. Если опять будем сравнивать ее с «Илиадою» и «Одиссеею», то найдем, что она не может с ними сравняться относительно полноты образов, избытка местоположения (?), прекрасного равенства между природою и духом, исторической ясности в развязке происшествий и ровного эпического шага (хода?); но зато она представляет такие явления внутренней душевной красоты, каких мы не найдем в Гомере (вот как!!.). Также «Калевала» в общеисторическом отношении не может быть соперницею с творениями Гомера (а!..), но если ясно и подробно показать национальный дух того и другого народа (то есть древних греков и финнов!!.), то трудно решить, на какой стороне преимущество (вот оно куда пошло!..). Финской эпопее должно отдать преимущество в том, что она в одно описание стеснила (?) весь национальный дух, который Гомер представил в двух картинах (стр. 93–94).

Случилось так, что, прочитавши предисловие, мы прочли примечания к поэме, прежде поэмы. Это обстоятельство, естественно, возбудило в нас сильное любопытство насчет самой поэмы. Правда, преувеличенность этих отзывов не ускользнула от нас и показалась нам довольно подозрительною. Особенно возбуждал в нас сомнение последний довод в пользу превосходства финской поэмы над поэмами Гомера, состоящий в том, что финская эпопея в одно описание стеснила весь национальный дух, тогда как Гомеру нужно было создать для этого две большие поэмы. Что ж тут мудреного? – думали мы. Иной национальный дух так мал, что уложится в ореховой скорлупе, а иной так глубок и широк, что ему мало всей земли. Таков был национальный дух древних греков. Гомер далеко не исчерпал его весь в своих двух поэмах.