Александр Левитов - Всеядные

А между тем бойкая маленькая птичка, засевшая в кустах палисадника, продолжала щебетать в уши одинокого человека свою прежнюю ласковую скороговорку:

«Ты спишь, что ли? Скоро встанешь, что ли?»

Но и этот вопрос, показавшийся Беспокойному сначала столь милым, не мог отвлечь его от его воспоминаний. Вот ему видится его нумер в каком-то сумрачно каменном городе, весь заваленный книгами, газетами, справками, выписками, корреспонденциями и т. п. Все это покрыто толстыми слоями сероватой, наводящей тоску пыли, и на всем на этом навалены окурки папирос, сигар и свечные огарки.

И себя припомнил Беспокойный в этом же нумере. Он тоже был весь в пыли, в каком-то несчищаемом песочном наносе, необъяснимо и досадливо налетавшем в окна его жилья; он берет с пыльных этажерок, с пыльных окон и столов такие же пыльные книги и старается добиться от них чистой правды… Для этого только он и живет в слепящем глаза и разбивающем грудь песочном наносе…

Вот слышится ему фатальный стук в дверь и не менее фатальный вопрос:

– Можно войти?

– Пожалуйста! – слышит Беспокойный свой собственный голос, как бы умаливающий кого-то там, за дверью, чтоб этот кто-то вошел к нему и хоть на минуту выхватил бы его из злых челюстей той сокрушающей, гнетущей тоски, которая всецело легла на его книги, газеты, рукописи и, наконец, на его чистые стремления отыскать чистую правду.

Увы! не находится за дверью такого человека. Там стоит сердитый служитель с щипящим самоваром и гневно шепчет:

– Самовар-с! Вот-с!..

– Да я не просил у вас самовара! – гневно тоже шепчет Беспокойный. – Отчего вы пыли у меня никогда не сметаете?

Еще большие гнев и недовольство пролетают в это время по невыспавшемуся лицу служителя меблированных комнат. С громом и дребезжаньем чайной посуды поставив на стол непрошеный самовар, он угрюмо отвечает:

– Што ж пыль? Ведь вы сами же не велите ее убрать!.. Булку ежели надо, так сбегаю, пока рано еще. Нам тоже другим жильцам услужить надо. Вон у нас два генерала живут… А пыль, известно, когда ежели свободное время…

Манкируя опротивевшим самоваром, Беспокойный усаживается за письменный стол, чтобы, по своему вечному обыкновению, устремиться в отыскивание желаемой правды в этих бесчисленных фолиантах. И вот всецело окружала его тогда книжная правда, вместе с этою царящей в больших, плохо охраняемых библиотеках плесенью, – и не обратил бы наш труженик никакого внимания на эту плесень, если бы к ее заразительной духовитости не присоединялись безалаберные голоса нумерных соседей, гремевшие на разные раздражающие больные нервы тоны:

– С-стуч-чу! – как и во всю предшествовавшую ночь, раздавался в соседнем апартаменте уже в десятом часу утра чей-то мощный бас, громыхая кулаком по столу.

– Бенефису три целкача желаешь? – спрашивают у баса.

– Што же водки мне не несут, дьяв-вол вас всех забери! – ругается одичалый голос, принадлежащий какому-то несчастному приезжему, уже несколько недель одержимому злою белой горячкой.

– А мы вчера из Стрельны в шесть часов приплыли, – продолжают обмениваться новостями меблированные комнаты. – В грязи все, как агаряне [4]какие! Стыдно было на улицу глазом вскинуть. Што ж ты? – пей, поправляйся!..

– А мы так просто-напросто в части ночевали… Непонятно даже… Никогда у меня еще так не отбивало ума… Спасибо, офицер хороший попался, – познакомились; смеется: «Ну и ступайте теперь на все четыре, а то беда мне с этими протоколами… Были вы, говорит, вчерашнего числа в состоянии невменяемости… Поблагодарите вот унтер-офицера Ефремова, – он вас с тротуара в полнейшем бесчувствии поднял…»

– Кр-раул-л! – глухо раздается новый голос с конца коридора, противоположного номеру Беспокойного. – Убить хочет… Батюшки! заступитесь…

Спешными шагами пробегал в это время по коридору вечно кашлявший и плевавший хозяин меблированных комнат, в сопровождении своего встревоженного штаба, у которого он суетливо спрашивал:

– Актер опять забунтовал, а?

– Они-с, – отвечал штаб.

– Приехали, что ли, какие к нему?

– Так точно-с! Две Пирсоны… из женского полу-с… Всю ночь мирно было-с: песни пели, комедии читали. Теперича же господин артист напущает на них самих себя с кинжалом. В одной руке стакан с водкой, а в другой кин-жал-с. Кричит: «Пей под ножом Прокопа Ляпунова [5]!» Конешно, што госпожи теперича безо всяких понятиев на полу у господина артиста валяются, а они-с всячески стараются в них еще водки влить-с…